Во льду дед Семен бьет прорубь — рыбку ловить. Прорубь не простая налажена с умом.
Дед обчертил пешней[2] круг на льду, проколупал яму, посередине наладил изо льда же кольцо, а внутри его ударил пешней.
Хлынула спертая, студеная вода, до краев наполнила прорубь.
С водой вошли рыбки — снеток, малявка, плотва.
Вошли, поплавали, а назад нет ходу — не пускает кольцо.
Посмеялся своей хитрости дед Семен, приладил сбоку к проруби канавку — сачок заводить и пошел домой, ждать ночи — когда и большая рыбина в прорубь заходит.
Убрал дед Семен лошадь и овцу — все свое хозяйство — и полез на печь.
А жил он вдвоем со старым котом на краю села в мазанке.
Кот у деда под мышкой песни запел, тыкался мокрым носом в шею.
— Что ты, неугомонный, — спрашивал дед, — или мышей давно не нюхал?
Кот ворочался, старался выговорить на кошачьем языке не понять что.
«Пустяки», — думает дед, а сна нет как нет.
Проворочался до полуночи, взял железный фонарь, сачок, ведро и пошел на речку.
Поставил у проруби железный фонарь, стал черенком[3] постукивать по льду.
— Ну-ка, рыбка, плыви на свет.
Потом разбил тонкий ледок, завел сачок и вытянул его полный серебряной рыбешки.
«Что за диво, — думает дед, — никогда столько рыбы не лавливал. Да смирная какая, не плещется».
Завел и еще столько же вытянул. Глазам не верит: «Нам с котом на неделю едева не проесть».
Посветил фонарем в прорубь — и видит на дне около кольца лежит темная рыбина.
Распоясался дед Семен, снял полушубок, рукава засучил, наловчился да руками под водой и ухватил рыбину.
А она хвостом не бьет, — смирная.
Завернул дед рыбу в полу, подхватил ведро с малявками, и — домой…
— Ну, — говорит, — котище, поедим на старости до отвала, смотри…
И вывалил из полы на стол.
И на столе вытянула зеленый плес,[4] руки сложила, спит русалка, личико — спокойное, детское…
Дед — к двери, ведро уронил, а дверь забухла, — не отворяется.
Русалка спит…
Обошелся дед понемногу; пододвинулся поближе, потрогал — не кусается, и грудь у нее дышит, как у человека.
Старый кот рыбу рассыпанную не ест, на русалку смотрит, — горят котовские глаза.
Набрал дед тряпья, в углу на печке гнездо устроил, в головах шапку старую положил, отнес туда русалку, а чтобы тараканы не кусали, — прикрыл решетом.
И сам на печку залез, да не спится.
Кот ходит, на решето глядит…
Всю ночь проворочался старый дед; поутру скотину убрал да опять к печке: русалка спит; кот от решета не отходит.
Задумался дед; стал щи из снетков варить, горшок валится, чаду напустил…
Вдруг чихнуло…
— Кот, это ты? — спрашивает дед.
Глянул под решето, а у русалки открытые глаза, — светятся. Пошевелила губами:
— Что это ты, дед, как чадишь, не люблю я чаду.
— А я сейчас, — заторопился дед, окно поднял, а горшок с недоваренными щами вынес за дверь.
— Проснулась? А я тебя было за щуку опознал.
Половина дня прошла, сидят дед и кот голодные.
Русалка говорит:
— Дед Семен, я есть хочу.
— А я сейчас, вот только, — дед помялся, — хлебец ржаной у меня, больше ничего нет.
— Я леденцов хочу.
— Сейчас я, сейчас… — Вышел дед на двор и думает: «Продам овцу, куда мне овца? Куплю леденцов…»
Сел на лошадь, овцу через шею перекинул, поскакал в село.
К вечеру вернулся с леденцами.
Русалка схватила в горсть леденцов — да в рот, так все и съела, а наевшись, заснула…
Кот сидел на краю печки, злой, урчал.
Приходит к деду внучонок Федька, говорит:
— Сплети, дед, мочальный кнут…
Отказать нельзя. Принялся дед кнут вить, хоть и не забавно, как раньше бывало.
Глаза старые, за всем не углядишь, а Федька на печку да к решету.
— Деда, а деда, что это? — кричит Федька и тянет русалку за хвост… Она кричит, руками хватается за кирпичи.
— Ах ты озорник! — никогда так не сердился дед Семен; отнял русалку, погладил, а Федьку мочальным кнутом: — Не балуй, не балуй…
Басом ревел Федька:
— Никогда к тебе не приду…
— И не надо.
Замкнулся дед, никого в избу не пускал, ходил мрачный. А мрачнее деда — старый рыжий кот…
— Ох, недоброе, кот, задумал, — говорил дед.
Кот молчал.
А русалка просыпалась, клянчила то леденцов, то янтарную нитку. Или еще выдумала:
