Собака подняла тощую ногу и звучно помочилась в песочницу. Первой опомнилась мамаша в синем ничего не выражающем спортивном костюме. И набросилась на хозяина:
— С ума сошли, мужчина! Заберите своего пса!
Хозяин промолчал.
Тогда включилась вторая, в роскошном леопардовом балахоне с рынка:
— Превратили двор чёрт знает во что. Штрафовать вас всех! — и возмущённо высморкала своего ребёнка.
Мужчина ухмыльнулся и свистнул пса. Некоторые дети вокруг залаяли, тыча пальцами в знакомое животное.
Катя присела с Лизой на локте и стала брезгливо выбирать из песочницы игрушки.
— Ещё и без намордника, — по инерции приклеила она к выступлению мамаш.
— Да есть у нас намордник, — наконец отозвался мужчина лениво. — Только он нам велик. Да, Гердуся? Что делать, если мы такие миниатюрные?
— Тогда пристрелите свою Гердусю, — сквозь зубы прорычала леопардиха.
Мужчина услышал и обиженно запрядал усами.
— Лучше б учили своих деток любить живую природу, мамаши. А то вон! Злые все стали — куда ни придёшь, отовсюду собак гонят. Что за злоба, я прям удивляюсь. А собаки, между прочим, очень мирные. Собаки добрее людей.
— Кажется, Гитлер тоже что-то в этом роде говорил, — Катя язвительно бросила последнюю формочку в пакет и оглянулась, ища коляску.
Розовая Лизука кукольно хлопала глазками, уже, кажется, желая есть и спать. Коляску Катя обычно оставляла на краю площадки (чтобы не мешала), пристёгивала к дереву (чтобы не увели). В правой руке держа дочь, а в левой мешок с игрушками, Катя подошла и тихо вскрикнула: в её, в Лизиной, коляске спал ребёнок, девочка. Наверное, кто-то перепутал коляски — она оглянулась. Рядом никого. Но снова взглянула на спящую и тут закричала: не громко даже, но изумлённо-тоскливо, так что напугала и Лизу, и мамаш, и даже толстокожего собаковода. В коляске лежала Лиза, ещё одна Лиза, точно такая же, как её собственная, как та, что сидела на её правой руке.
* * *
Есть логика яви и логика сна. То, что приемлемо для одной, — для другой за семью печатями. И наоборот. Они, как неудавшаяся пара, всего лишь копируют друг друга из-за угла, но не смеют вторгнуться в чужие владения. И если сон говорит с тобой скучным, прозаическим языком, полным бытовых подробностей и деталей, — жди. Приходишь ли ты с работы, открываешь дверь ключом с надоевшим треснувшим брелочком, вешаешь куртку, сталкиваешь ботинки, не расшнуровывая как всегда, идёшь в ванную и моешь руки ромашковым жидким мылом, которое покупаешь обычно в мелкооптовом гипермаркете — ёлки-палки — жди хотя бы того, что мыло вдруг станет синим, потечёт тебе за шиворот, а у ног твоих окажется ведро с битым стеклом или хоть с тараканами.
И ждёшь.
Так и явь — если она начинает капризничать и вести себя как сон, хочется её пристыдить и образумить: «Милостивая государыня».
Когда Егору позвонила жена и выговорила в трубку несколько раз икающим шёпотом: «Лиза-Лиза», он понял, что с дочерью какая-то беда. К беде Егор всегда готов, просто верить не хочется, что это она.
— Сейчас я приеду, только скажи — что?
Катя объяснить не могла.
— Это так странно, у меня…
Ладно, странно — хотя бы не страшно. И он поехал домой.
И вот на бегу, жадно — в редкую растерянную толпу возле дома:
— Что?
Одна захмыкала:
— Вот, ребёночка не то украли, не то подкинули.
Вторая уточнила:
— Да-да, девочку.
Исчерпывающая информация. Третья:
— Мамаша сама какая-то чудная: то орёт — не мой ребёнок, то наоборот, вцепилась — мой. Хотели в милицию…
— Валь, тишь, это ж сам муж.
Ох эти бабки.
— Я и говорю, подменили ребёнка.
Чёрт.
— Где?
— Да домой пошли.
Первое, что увидел Егор, открыв дверь, — Катю с улыбающейся Лизой на руках. И сразу дрожь из пальцев выпала, отлегло. Но лицо у жены? Разве…
