Эту рукопись читало уже немало людей. Удивительна была их реакция на неё — столь же разнообразная, как и сами читавшие.
«Опять ты расизм пропагандируешь…» — кривились одни.
«Ну ты молодец, это прямо сага!» — трясли мне руку другие.
«Ну и зачем ты это написал?» — удивлялись третьи.
«Что, нравится описывать, как малолетки трахаются?» — подмигивали четвёртые.
«Учебник по фехтованию и выживанию», — пожимали плечами пятые.
«Неплохой сборник бардовской песни», — сухо замечали шестые.
«Спасибо, это о нашем детстве», — довольно сентиментально благодарили седьмые.
«Сплошной плагиат», — даже определили некоторые.
В ответ на все эти реплики я только морщился. Иногда открыто, чаще — «про себя». Не было ничего удивительного в том, что каждый читавший книгу нашёл в ней что-то своё. Просто я — Я, автор — не писал роман ни об одной из этих вещей.
А собственно, о чём я его писал?
Ближе всех к истине были «седьмые». Я просто писал о друзьях своего детства, о наших играх, надеждах, снах, фантазиях, ссорах и мечтах, о нашей дружбе и о том, как больно рвалась она временами…
И всё-таки книга выходила не только об этом.
Это был, конечно, Барри с его «островом Никогда-Никогда» и Потерянными Мальчиками. И, конечно, Толкиен — «отдых в пути миновал, пройден последний привал… путь бесконечен и прост — вдаль, на сияние звёзд!» И несомненно Лукьяненко со всеми Сорока Островами. И разом все авторы «географических романов», которые я так любил в детстве. И Крапивин — тут я ничего и объяснять не стану. И ещё сотни прочитанных мной книг — вплоть до михалковского «Праздника непослушания» — да-да! Так что это наверняка плагиат. Или пастиш.
Или?..
Я не собирался — и не собираюсь — получать за эту рукопись какие-то дивиденды. Её не напечатают по множеству причин. Но я всё-таки прошу прощения у авторов тех многочисленных стихов, которые я навставлял в текст, не указывая, кто их сложил, а то и впрямую приписывая другим людям — реально существующим или выдуманным.
Может быть, кто-то в книге узнает себя. Свои мысли и желания. Свои надежды и свою веру. Я же только могу сказать, что, когда мне плохо или мне хочется отступить перед чем-то — в душу мне каждый раз заглядывают глаза того мальчишки, которым я был. Он выступает из какой-то мглы, похлопывая по штанине длинным прутиком и смотрит, а следом выходят другие. Молча. Они не осуждают меня. Они просто смотрят. И я нахожу в себе силы жить дальше…
…Если вы дочитаете книгу до конца, то поймёте, что я писал её ради последней сцены.
И это правда. Или, по крайней мере, её основная часть.
Счастливого пути. Hoott vejkki. Счастливого пути.
Отдых в пути миновал.
Пройден последний привал.
Кончены долгие споры.
Путь бесконечен и прост:
Вдаль — на сияние звёзд!
Вдаль — через реки и горы!
Вы же, кого я любил,
Знайте: я вас не забыл,
Вашими жив именами!
Пусть не оставлю следа —
Истинна наша звезда —
Та, что сияет над нами!
Дж. Р. Р. Толкиен
Только эхо в горах
Как прежде, поёт
Голосами друзей-мальчишек…
Голоса их всё тише…
Время не ждёт.
ЧайФ
Я посвящаю эту книгу моим друзьям —
тем, кто своей жизнью опроверг слова
«Игра важнее тех, кто в неё играет»,
доказав, что все игры на свете делаются
ЛЮДЬМИ
Это было, это было
в той стране,
О которой не загрезишь
и во сне…
Н. Гумилёв
* * *
… - Продавец и спрашивает: «Мужик, а кто там у тебя сидит-то?!» «Не знаю я. Но сыр любит — офигеть!»
Танька рассмеялась, но тут же ойкнула и запрыгала на одной ноге:
— Ой, я, кажется, на что-то наступила…
— Не на бутылку? — забеспокоился я. — Погоди, сейчас… вот сюда давай.
Я подставил ей руку и помог допрыгать до пенька, бросив в траву свои туфли и её кроссовки. Танюшка прыгала и жалобным повизгиваньем обозначала свои невыносимые страдания, но я всерьёз беспокоился — мало ли, что валяется тут в траве? С тех пор, как нашу речку почистили, на её берегу повадились устраивать пикники — в меру своего понимания, то есть: бухали, закусывали и били бутылки о деревья, а иногда — друг другу о головы.
Если Танюшка распорола себе ногу, то в следующий раз колоть головы об их бутылки буду я. Можно и наоборот. Бутылки о головы.
