Пророчество

Почти все его воины были убиты. А тех немногих, кто еще оставался в живых, смерть ожидала в самые ближайшие мгновения, и силы небесные уже не могли их спасти. Враги намного превосходили их числом, на каждого из его воинов приходилось десять противников.

Он понимал это. Здесь, среди раскаленных солнцем, потрескавшихся склонов ущелья, в котором он пытался укрыться, воздух был насыщен пылью, резким запахом людского и конского пота, звоном оружия и глухими звуками сталкивающихся в схватке тел, к которым примешивались пронзительные крики боли и предсмертные вопли.

Исход битвы уже был ясен, из плотного кольца поклявшихся защищать его жизнь ценою своей собственной давно образовалась беспорядочная толпа, отступающая под натиском противника; целью же борьбы теперь стало хотя бы на считанные мгновения задержать врага. Но по истечении этих мгновений его все равно ожидала позорная смерть. Эхнатон знал это. Возможно, впервые в своей жизни полубожества, повелителя Египта и наместника единого бога на земле он на самом деле осознал, что смертен, - и это было не просто сознание смерти как понятия абстрактного, того, что должно произойти когда-то и где-то: нет, здесь и сейчас. Он не чувствовал страха. Наверное, потому, что понял неизбежность гибели уже в тот момент, когда увидел огромное войско, собранное изменником, чтобы уничтожить его.

Страха не было.

Лишь боль и горечь.

И глубокое, исполненное гнева разочарование от того, что страшная смерть неизбежна в этой раскаленной пустыне. Он не понимал, за что должен был умереть.

И все воины, столь страшным образом сдержавшие клятву верности ему, должны тоже погибнуть, а он даже не мог назвать причины этого, не зная своих убийц.

Эхнатон медленно плелся дальше по узкому ущелью. Яркий солнечный свет слепил ему глаза. Каждый последующий шаг давался все труднее, каждый вздох становился мучением, его тело пронизывала боль. Он понимал, что долго эти муки вынести не сможет. Никогда он не был сильным мужчиной. В отличие от других фараонов, его предшественников, он редко охотился и никогда не вел войн, даже дворец свой в Ахетатоне не покидал в течение пяти последних разливов великого Нила.

Позади него лежала выжженная солнцем пустыня, однако сильный воин, вероятно, смог бы все же достичь Фив, столицы его империи, бывшей конечной целью путешествия.

Мысленно Эхнатон доискивался причин столь предательского нападения. Придя к власти, он разрушил много старых правил и традиций, прогневив тем самым не только древних богов, но и их жрецов, но был не так уж наивен, как считали многие: конечно, он понимал, что немалое число его подданных тайно исповедовало старую религию и придерживалось древних суеверий, а среди них были влиятельнейшие государственные мужи, жрецы и военачальники. Но ни одного из них Эхнатон не мог заподозрить в организации заговора или убийства фараона! Если бы у него еще оставались на то силы, он бы, наверное, рассмеялся при мысли, что о себе самом рассуждает уже как о мертвом. Лишь губы его искривились в гримасе, похожей скорее на маску боли, нежели на улыбку.

Он добрался до конца узкого ущелья и остановился на мгновение, чтобы бросить взгляд назад. Над долиной нависло плотное облако пыли, так что взору открывалась лишь часть ужасной картины. Храбрейшие из храбрейших дрались там, внизу, но даже льву не хватило бы сил бороться против сотни одновременно напавших на него шакалов. Чувство глубокого, болезненного отчаяния обуяло Эхнатона. За что? Что совершил он, из-за чего подняли они на него руку - на своего господина, на п о л у-б о г а? И почему тот другой, могущественный бог, восхвалению и прославлению которого он посвятил свою жизнь, теперь бросает его в беде?

Дрожа всем телом, он отвернулся и возвел взгляд к солнцу, свет которого резал ему глаза. «Атон, - подумал он, - почему ты покидаешь меня? Почему отворачиваешься от своего сына, которому ты дал власть над людьми этой земли и который, приумножая твою славу, изгнал всех богов древности?»

Но лучащийся диск солнца не отвечал ему. Лишь яркий свет продолжал жечь глаза, а жар иссушал последние капли влаги в теле. Его обуревала жажда. Ужасная жажда. Он, ни разу в жизни не испытавший ни голода, ни жажды, чье малейшее желание угадывалось по выражению глаз, он, не знавший значения слова «нужда», без колебаний променял бы теперь последние оставшиеся ему мгновения жизни на глоток воды.