Летом 1816 года в родовое свое поместье вернулся полковник Алексей Иванович Долентовский. Вернулся не один, а с женой. Приехал он скромно, не велел праздновать его возвращения крестьянскою сходкой, не хотел, чтоб били в колокола и служили молебен. Просто однажды простая на вид карета, запряженная четверней, проехала чрез зеленеющее поле, затем по аллее старого парка, после въехала в распахнутые кованые ворота и остановилась у парадного крыльца. Из кареты вышел сам хозяин, улыбаясь и счастливо оглядываясь окрест себя. Затем он повернулся к выглянувшей из кареты молодой женщине и подал ей руку, со всей возможной заботливостью помогая ей сойти.
Тут же, откуда ни возьмись, набежали дворовые, запричитали, закрестились, кое-кто по старой памяти пал на колени, и в воздухе поплыло многоголосое приветствие:
— Барин вернулись!..
— Барыня приехали!..
Долентовский с улыбкой приветствовал людей, а со старой нянею, которая с крыльца, плача, крестила былого своего питомца, особенно нежно расцеловался.
Тут же в доме и в кухне поднялась суета: стали топить печи, ставить самовар, расчехлять мебель, открывать окна. Дом начал приобретать такой вид, который не имел с той поры, как нынешний его хозяин покинул родные стены в 1805 году, вступив на поприще военной службы…
Было Алексею Ивановичу в те года восемнадцать лет, он только что окончил курс в университете, хотел жениться и служить в статской службе. Но претворить в жизнь свое намерение ему не удалось. В тот год один за другим умерли его родители, пав жертвой простуды. Невеста Алексея вдруг отказала ему, простому помещику, и вышла за титулованную особу, которую встретила в Петербурге (позже он узнал, что его бывшая возлюбленная сделалась графиней и скончалась на втором году брака при рождении наследника).
А затем началась война, и Алексей, видя свой долг в спасении Отчизны и желая вместе с тем забыть собственные невзгоды, вступил в N-ский уланский полк. Не изменяя своему месту, за десять лет примерной службы вырос до чина полковника.
Участвовал он во многих баталиях, но судьба его хранила. И даже при Бородине, в той страшной битве, в которой полегло немало славных и храбрых сыновей русских, не был он ранен. Но все это не радовало молодого человека, а скорее напротив. Ведь поначалу он бесшабашной удалью своей искал смерти, а заслужил ордена да чины. А после, когда многие его товарищи стонали от полученных в бою ран, какое-то чувство вины не оставляло Алексея за то, что не был он даже ранен и не мог испытать тех же страданий. Товарищи по полку говорили: «Алексей у нас заговоренный».
Таким вот манером дошел Долентовский до Парижа уже бравым и заслуженным полковником, а на груди его блистал, помимо прочих орденов, Святой Георгий, который заслужил он еще в самом начале своей военной карьеры, за беспримерную храбрость.
Что же до характера, то человек он был спокойный и надежный. Товарищи в полку ставили его превыше всех, когда требовалось рассудить что-либо по справедливости, разрешить спор, либо растолковать дуэльное положение. И в мирной жизни, как и в бою, не было его надежнее. Никто не мог бы сказать, что он не чист на руку в карточной игре и никогда не водилось за ним скабрезных «дамских историй» о соблазнении девиц, попрании супружеских уз или бесчинств в домах терпимости.
То есть монахом он не был, но и бесчестных дел за ним не водилось. Было ли тут дело в его особой скрытности или сдержанности, в том, что не трубил он направо и налево о своих победах на амурной стезе, или же дело было в чем-нибудь другом, судить сложно…
А в полку, притом что ровен он оставался со всеми сослуживцами, был у него только один друг. Такой же счастливец, что и Алексей, ибо прошел он от 1805 до 1815 года живым и почти невредимым, и также не изменил своему полку, в который вступил в один месяц с Алексеем. Звали этого человека Николай Петрович Дымов. И Долентовского он ценил не просто как друга, а как спасителя собственной жизни, что было абсолютной правдой. И любил повторять, что, ежели не Алексей, то не было бы сейчас на свете его — Николая Дымова.
