Предвыборная страсть

Андрей Истомин посмотрел на часы, потянулся, бросил книгу на письменный стол рядом с кроватью. Если ты живешь в комнате размером двенадцать квадратных метров, здесь все близко: стол, кровать, гардероб, стул, на котором ночью лежит одежда, полки с книгами на стенах…

За окном злобно шипел холодный декабрьский ветер, упирался в окно, расползался холодными струями по стеклу в поисках щели, сквозь которую можно было бы прорваться в комнату, вытеснить из нее тепло, наполнив промозглой сыростью. Да не тут-то было! Окно было тщательно заклеено, а форточка обшита поролоновыми прокладками.

Хорошо было в такую погоду лежать в теплой комнате под одеялом и читать книгу о похождениях полковника Гурова, но стрелки на часах показывают половину одиннадцатого, пора и на службу собираться.

Хотя рабочий день в городской телестудии Прикубанска начинался в десять, официальный распорядок в отделе городских новостей никогда не соблюдался; главное — работа. Если нужно, то работа может закончиться и в одиннадцать вечера, как вчера, например. И если сегодня редактор отдела Андрей Истомин придет к двенадцати, кто посмеет его упрекнуть?

Только опаздывать на службу сегодня не хотелось. Эта свистопляска с предстоящими выборами в Государственную Думу достала всех. Завтра должна состояться очень важная встреча трех основных кандидатов с общественностью города; уже вчера Андрей написал текст репортажа с этого мероприятия и отдал главному, Павлу Ивановичу Осетрову. Сегодня тот скажет свое компетентное мнение…

Вообще-то, Андрей имел право говорить то, что думает, и умел это делать, главный доверял ему. Но репортаж с этого, как все считают, решающего предвыборного сборища — дело особое, ведь главным кандидатом является мэр города, Валерия Петровна Агеева. Скажи Андрей что-нибудь не то — ее не выберут. Кто виноват будет? Конечно, Павел Иванович Осетров. Тогда не жди пощады от суровой Валерии Петровны! Вот и страдает бедняга, ночь не спит, размышляя, как бы ему продемонстрировать свое глубочайшее уважение к мэру (к другим не обязательно, другие не снимут его с должности), но и Закон о выборах соблюсти. Мол, я — нейтральный человек: кого народ выберет, тот и мне будет мил. Не так-то просто это сделать!

Была и другая причина, по которой не хотелось вылезать из-под одеяла; вернее, она-то самая главная: этой ночью во сне к нему опять приходила женщина с рыжей челкой на лбу и насмешливыми зелеными глазами. И жило еще в душе то сладостно-щемящее блаженство, которое возникало от одного вида ее, от взмаха ресниц, от простой прогулки по нереальным улицам несуществующего мира. Такое счастье, такая нежность, такая легкость во всем теле… Проснувшись, он долго лежал с закрытыми глазами, отчаянно удерживая в памяти ускользающее видение, дрожал всем телом, отрываясь от него не плотью от плоти, а душой от прекрасного и родного образа. Но вот открыл глаза, и все вокруг увиделось тусклым, серым, обыденным и противным, как будто оглушило, ослепило его ночное видение. То, что чувствовал Андрей, когда она приходила к нему во сне, было сродни апогею любовной страсти, растянувшейся на многие часы…

Что может сравниться с этим в реальной жизни?

Ничего.

Что после этого реальная жизнь?

Ничто…

Во сне он не знал дороги к ней, не знал, когда она явится. Если, ложась спать, напряженно думал об этой женщине, звал, умолял прийти — не приходила. Могла исчезнуть на несколько месяцев, даже на полгода, но всегда возвращалась, нежданно-негаданно наполняя каждую клеточку его тела чувством долгого, несказанно-упоительного наслаждения.

А в реальной жизни все было по-другому. Шестнадцать лет назад: весна, красивая девушка, частые встречи, неумелые поцелуи и объятия, и одна-единственная ночь перед тем, как он ушел в армию. Шестнадцать лет — большой срок, многое стерлось в памяти, остались только огромные зеленые глаза да взволнованный голос: «Андрюшенька, милый, отвернись, пожалуйста…» И — ослепительная белизна обнаженного тела на фоне темной ночной реки…

Было и прошло, как поется в песне.

И сейчас эта женщина живет в Прикубанске, она по-прежнему красива, и тело ее на фоне ночной реки будет таким же ослепительным, как и тогда. Но теперь она такая далекая, такая недосягаемая, что и желания приблизиться к ней не возникало.