Право умереть

Он пришел без предварительной договоренности, и, едва взглянув на него, я сразу понял, что не этот человек принесет нам первый крупный гонорар в наступившем 1964 году. Посетитель, назвавшийся Уипплом, заявил, что ему необходимо посоветоваться с мистером Вульфом, и я провел его в кабинет. Мое поведение объяснялось, во-первых, тем, что передо мной был негр, а во-вторых, я готов был с улыбкой выдержать любой, самый суровый взгляд Вульфа — кару за нарушение установленного порядка, — лишь бы внести какое-то разнообразие в монотонное течение дня. Я подумал еще о том, что, ведя справедливую и страстную борьбу за гражданские свободы, негры вправе обращаться к частным детективам. Вот почему я даже не спросил у посетителя, какие неприятности привели его к нам. В кабинете, усевшись в обитое красной кожей кресло у стола Вульфа, Уиппл осмотрелся, потом откинулся на спинку и закрыл глаза. Я сообщил ему, что Вульф придет ровно в шесть, он кивнул и ответил:

— Знаю. Орхидеи.

Я сел за свой письменный стол и тут же услышал шум спускающегося лифта; минуту спустя в кабинет вошел Вульф. Он сразу заметил сидевшего в кресле человека и наградил меня одним из самых свирепых своих взглядов.

— Мистер Уиппл пришел посоветоваться с вами, — доложил я.

Все с тем же сердитым видом Вульф остановился посреди кабинета, решая, куда направиться — в кухню или в подвал, потом вдруг прищурился и переспросил:

— Уиппл?

— Да, сэр.

Вульф окинул посетителя внимательным взглядом, обошел вокруг стола и уселся в свое огромное кресло.

— Ну-с, слушаю, — хмуро проговорил он.

Посетитель вяло улыбнулся и ответил:

— Я сейчас произнесу речь.

Он откашлялся, склонил голову набок и начал:

— Хотя в любом цивилизованном обществе люди не только имеют право на коллективную защиту, когда возникает угроза убийства, но и могут прибегнуть к другим средствам самозащиты, в США эти принципы не распространяются на негров. В нашей стране белый может убить негра и остаться либо вовсе безнаказанным, либо отделаться пустяковым наказанием, совершенно не соответствующим характеру преступления. Это возмутительно, и я не виню негров, когда они негодуют по поводу такой несправедливости. Но как ее устранить? — Посетитель выбросил вперед руку и, пробормотав: «Тут я немного пропущу», — продолжал: — Однако совсем другое дело, если вы укрываете убийцу только потому, что он одного цвета кожи с вами. Тем самым вы наносите себе и своему народу огромный вред. Вы как бы подтверждаете закономерность того исключения из общих правил, которое вызывает у вас столь справедливое возмущение. В подлинно идеальном человеческом обществе расовые и религиозные различия не могут иметь значения; все, кто помогает сохранению подобных различий, препятствуют созданию такого общества, и сейчас в этой роли выступаете вы. Если в деле об убийстве вы позволяете себе руководствоваться…

Посетитель продолжал говорить, но я уже не слышал его. Я смотрел на Уиппла и представлял себе номер в гостинице «Эшпур павильон» в Канова-спа в Западной Виргинии. Это было много лет назад, однажды поздним вечером. Вульф примостился в кресле, еле вмещавшем его тушу весом без малого в одну седьмую тонны; на полу перед ним расселись четырнадцать негров — поваров и официантов. Вульф знал, что один из них располагает исключительно важными сведениями, которые могли бы помочь раскрыть тайну убийства: битых два часа он тщетно пытался дознаться, кто из этих четырнадцати владеет столь нужной ему информацией. Часа в два ночи, начиная все сызнова. Вульф разразился длинной речью, и она достигла цели. Некий Пол Уиппл, двадцати одного года, студент Ховардского университета, так расчувствовался, что выложил все, что интересовало Вульфа. И вот теперь наш посетитель, слово в слово повторял отдельные места из его речи.

Я подумал о том, что, хотя с той ночи прошло много лет и тогда Вульф встречался со стройным юношей с худым лицом, сейчас перед нами сидел лысеющий человек средних лет, с обвисшими щеками, в очках в черной оправе, однако Вульф помнил его, и я невольно почувствовал досаду. Конечно, Вульф гений, а я простой смертный, но я всегда считал, что память у меня не хуже, чем у любого гения.