Когда до юбилея мамы осталось совсем немного времени, она дала понять, что всякого рода подарки — излишни, но что у нее есть одно-единственное скромное желание — поехать в Барселону и попытаться понять архитектуру Гауди[1]. И еще она хочет насладиться жизнью на Ривьере, вернее, в Жуан-ле-Пене, и, само собой разумеется, вместе с дочерью Лидией, поскольку они привыкли жить вместе. Но путешествие не должно стоить слишком дорого.
Ей объяснили, что Ривьера — очень дорогое удовольствие, но мечта есть мечта, а если эта мечта давняя, она — осуществима.
Во всех бюро путешествий сказали, что дешевых отелей на Ривьере даже до начала сезона в каталогах не значится, во всяком случае поблизости от Жуан-ле-Пена.
Друзья и знакомые обзвонили всех и вся; мамины идеи их всегда забавляли; и наконец-то нашлась чья-то кузина, у которой был адрес пансионата, дешевого, если постараешься приехать не в сезон. Владельцем пансионата был некий месье Бонель.
— Лидия, — распорядилась мама. Напиши, что мы заинтересовались этим вариантом, но хотели бы питаться в пансионате лишь один раз в день.
Мама высчитала, что, если поехать третьим классом, и только единственный день провести в Барселоне, и не тратить лишних денег, все может осуществиться безо всяких огорчений.
— Разумеется, мама, — сказала Лидия и принялась подыскивать себе замену в библиотеке.
Путешествие началось с парохода. Друзья, стоя на набережной, махали платками, мама на верхней палубе — седовласая, в своей светло-серой широкополой строгой шляпе, как у пророка (с низкой тульей), — была всем отчетливо видна. Остается только добавить кое-что о фасоне шляпы. Мама не меняла его с 1912 года.
Друзья закричали «ура!» — и пароход отчалил.
И вот наконец мама с дочерью прибыли в Барселону, здесь они посвятили целый день Гауди — отдали ему дань своего восхищения.
— Лидия, — сказала мама, — я ничего не смыслю в архитектуре, но здесь, кажется, я вижу иррациональное во всем его буйном, своеобразном великолепии. Этого достаточно. Мне не надо ничего понимать. Поговорим о другом, думаю, я приобрету себе новую шляпу, шляпу тореадора.
Нелегко было найти шляпу такого размера, который соответствовал бы могучему узлу волос мамы, но они все-таки ее нашли и купили. Мама устала и захотела выпить кофе. Они зашли в маленькое кафе, всего на несколько столиков, стены кафе были декорированы афишами, изображавшими корриду. Несколько старых мужчин болтали возле стойки бара. Когда вошла мама в своей шляпе тореадора, они обернулись и стали разглядывать шляпу и маму, а потом, понизив голос до шепота, выказали свое восхищение почтительным «о-ля-ля!». Маме придвинули стул, но она предпочла остаться у стойки… Дамам подали по стаканчику шерри. В кафе воцарилась тишина. Но вот один из стариков подошел к маме, преклонил колено. Она протянула ему шаль.
Затем, вперив свой взгляд в маму, он сыграл спектакль по ритуалу корриды, венцом которого стала смерть быка. Его друзья неподвижно стояли, серьезно и сосредоточенно глядя на старика и лишь несколько раз издав едва слышное «о-ля-ля!». Когда бык был повержен, мама осушила свой стакан, поблагодарила всех легким поклоном, и кто-то открыл дверь.
— Классно, — сказала Лидия. — Как тебе пришло в голову протянуть ему шаль? Подумать только, если бы папа был с нами!
— Дорогое дитя, — сказала мама, — он, пожалуй, остался бы здесь — познакомиться с ними. Он ничего не смыслил в режиссуре. Кроме того, у твоего папы была привычка — портить все свои путешествия тоской по дому. — И добавила: — Шерри — ужасный напиток!
После приключения в Барселоне они поехали дальше, в Жуан-ле-Пен, где путешественницы взяли такси до пансионата месье Бонеля. Пансионат был очень мал и отнюдь не на берегу моря. Месье Бонель вышел к ним в длинном зеленом фартуке и, бросив взгляд на таксометр, сказал:
— Никаких чаевых, он вас обманул!
Затем он занялся багажом и предложил по маленькому стаканчику шерри в безупречно чистой несколько мрачной комнате, где принимали гостей. Окна комнаты были затенены высокими пальмами. Расспросив дам об их поездке, он замолчал. Наконец месье Бонель с трудом произнес:
