Когда я проснулся, сквозь занавески из сурового полотна сочился привычный желтоватый свет. На втором этаже у нас нет ставен. Как, впрочем, и в остальных домах по нашей улице. Я слышал, как на ночном столике тикает будильник, а рядом со мною размеренно дышит жена почти так же громко, как в кино больные во время операции. В ту пору она была беременна, на восьмом месяце. Как и тогда, когда она ждала Софи, из-за огромного живота ей приходилось спать на спине.
Не глядя на будильник, я высунул ногу из-под одеяла, Жанна шевельнулась и сквозь сон спросила:
— Который час?
— Половина шестого.
Всю жизнь я просыпался рано, особенно после санатория, где летом нам ставили градусник в шесть утра.
Жена опять заснула глубоким сном, ее рука уже лежала там, где только что спал я.
Я бесшумно оделся, делая привычные движения, ставшие уже утренним ритуалом, и поглядывая изредка на дочку, кроватка которой еще стояла тогда у нас в спальне. Мы выделили ей самую красивую комнату в доме, смежную с нашей, но она отказывалась спать там.
Я вышел из спальни, держа туфли в руке, и надел их, только когда спустился с лестницы. И тут от шлюза Юф, находящегося километрах в двух, донеслись первые судовые гудки. По правилам шлюзы открываются для прохода барж с восходом солнца, и вот каждое утро начинается с такого концерта.
В кухне я зажег газ и поставил кипятиться воду. День опять обещал быть солнечным и жарким. Все это время стояли ясные дни, и я сейчас еще могу показать, как час за часом перемещались пятна солнечного света в каждой комнате.
Я открыл дверь во дворик, над которым мы сделали стеклянную крышу, чтобы жена могла там стирать в любую погоду, а дочка — играть. На желтых плитах двора стояла кукольная коляска, а чуть подальше валялась кукла.
В мастерскую я входить не стал, поскольку держался «устава», как в ту пору я называл распорядок дня. Распорядок этот установился сам по себе, постепенно, и стал скорее привычкой, чем обязанностью.
Пока грелась вода, я насыпал кукурузы в синий эмалированный таз с проржавевшим дном, отчего он больше ни на что другое не годился, и прошел через сад покормить кур. Мы держали шесть белых куриц и петуха.
На овощах, на нашем единственном кусте сирени, чьи лиловые цветы уже начали увядать, сверкала роса, и я все время слышал не только гудки, но и стук судовых двигателей.
Хочу сразу сказать, что я вовсе не был ни несчастным, ни печальным. Я считал, что в тридцать два года осуществил уже все планы, какие только мог строить, все надежды.
У меня была жена, дом, четырехлетняя дочка, немножко нервная, но доктор Вилемс утверждал, что это пройдет.
У меня было свое дело, и клиентура росла изо дня в день, особенно, разумеется, в последние месяцы. Из-за тогдашних событий каждому хотелось иметь радиоприемник. Я же не только продавал новые, но и ремонтировал старые, а так как мы жили в двух шагах от набережной, где останавливались на ночь баржи, среди моих клиентов были и речники.
Позже я услышал, как у наших соседей слева, тихих старичков Матре, открылась дверь. Сам Матре чуть ли не сорок лет прослужил кассиром во Французском банке и тоже был ранней пташкой; день он начинал с того, что выходил подышать в сад.
На нашей улице все садики одинаковые, в ширину дома, и отделены друг от друга заборами такой высоты, что видишь только темя соседа.
С некоторых пор старик Матре взял привычку подкарауливать меня, так как мои приемники позволяли брать короткие волны.
— Господин Ферон, сегодня утром ничего нового?
В тот день, прежде чем он задал мне этот вопрос, я ушел в дом и налил вскипевшую воду в кофейник. Знакомые вещи стояли на своих местах, которые мы с Жанной назначили им или которые они со временем как бы заняли сами.
Не будь жена беременна, я уже слышал бы ее шаги на втором этаже: в обычном состоянии она вставала сразу после меня. И, однако, прежде чем войти в мастерскую, я привычно готовил себе утренний кофе. Мы придерживались многих ритуалов, и, думаю, в других семьях дело обстоит так же.
Первая беременность жены проходила тяжело, роды были трудные. Жанна объясняет нервозность Софи тем, что пришлось накладывать щипцы и девочке помяли головку. Снова забеременев, она панически, маниакально боялась, что роды будут неудачные, что она родит ненормального ребенка.
