За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком старательно он пытался не смотреть на меня…
Когда-то я не любил таких, как он, — нерешительных и настойчивых одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у меня — лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального генетического центра.
Зал был большим — горькая предусмотрительность строителей. Но обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений, тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости. Здесь просто ждут.
— Ваш талон, пожалуйста. — Девушка в зеленой форме подошла к моему креслу.
Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь десятизначный номер и фотография.
— Ваш результат. — В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем же номером, что на талоне. — Удачи вам.
Я кивнул. Слова девушки — формальность, заученная формула вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача… Хотя бы чуть-чуть удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
— Спасибо, — вполголоса сказал я. — Спасибо…
И надорвал плотный конверт — осторожно, по самому краю, как делали до меня миллионы, сотни миллионов людей.
Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и немудрено — в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы, которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
Михаил Кобрин, 18 лет.
Соматически здоров.
Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с положительными результатами. Генотип — 81 % чистых, 19 % слабонегативных. Желтый штамп.
Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
Генотип — 67 % чистых, 32 % слабонегативных, 1 % средненегативный. Желтый штамп.
Взаимная генетическая совместимость:
Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
Абсолютные противопоказания.
Возможность оперативной терапии — 0 %.
Красный штамп.
Он стоял ниже — этот самый красный штамп с надписью: «Запрет. Генетический контроль».
Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой…
— Красный штамп, Миша?
Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься, сказал:
— А вам-то какое дело? Кто вы такой?
— Тот, кто может помочь. — Он присел на корточки передо мной, сгорбившимся в мягком низком кресле. — Зови меня Эдгар.
— Мне нельзя помочь, — сказал я с прорывающейся яростью. — Я люблю девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не будет детей.
— И тебя это не устраивает?
— Шел бы ты подальше… — процедил я. Прозвучало довольно жалко, и Эдгара это предложение не смутило.
— Я действительно могу помочь.
Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде. Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его дружелюбие не бескорыстно… Но красный штамп заставляет цепляться за любую соломинку.
— Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
Эдгар пожал плечами. И предложил:
— Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина. Ты не против?
Я кивнул. Конечно же не против.
