Святые Горы Псковской губ. 26 июня 1899 г.
Ровно год тому назад был я на могиле Пушкина… и вот теперь, как раз спустя месяц после Пушкинских празднеств[1], очутился снова на Святых Горах. Но какая разница тогда и теперь!.. Сколько затруднений мне тогда пришлось испытать, прежде чем я добрался до могилы Пушкина — ни в Пскове, ни на станции Остров никто не мог мне указать толком настоящей дороги; вдобавок на станции Остров какой-то по виду вполне интеллигентный старик, сидевший в буфете с гимназистом в форме, к которому я обратился по этому поводу, не только ничего не мог объяснить, но все добивался от меня, по какому собственно делу я еду, очевидно, никак не постигая, что путешествие на могилу Пушкина могло быть само по себе целью… Теперь майский шум Пушкинских празднеств сделал то, что любой кондуктор может дать вам все надлежащие сведения…
На первый раз, однако, не обошлось без некоторого разочарования. Извозчик, которого я нанял за два рубля от Острова до первой станции, Крюкова, — мальчуган лет пятнадцати с голубыми глазами и в оборванном армяке — имел весьма скудное понятие о великом поэте земли русской.
— Ты хорошо дорогу знаешь? — спрашиваю его.
— Помилуйте, как не знать… Сколько народу к этому самому Попушкину наезжало — страсть!
— Какой такой «Попушкин»?!
— А кто собственно Попушкин — нам не ведомо… потому лошадей от земства ставили, а нас не приглашали!..
Оказалось, что простоватый парень, постоянно слыша от господ о панихиде «по Пушкину», окрестил про себя виновника торжества г. Попушкиным. Это мне напомнило один великосветский анекдот, который несколько лет тому назад Боборы-кин поведал на страницах «Новостей», о какой-то светской барыне, которая просила объяснить ей, что это за новый писатель «Элен», о котором все так много шумят. Милой барыне, рассеянно пробегавшей русские газеты, попадались, оказывается, отрывочные фразы о Льве Николаевиче Толстом вроде: «Последнее произведение Л.Н. положительно потрясает» или «Мнение Л.Н. о декадентах далеко неблагоприятное» — и она создала в своем воображении, на манер моего извозчика, совершенно нового писателя г. Элена — характерный факт, доказывающий, что иные петербургские барыни в понимании русской литературы недалеко отошли от извозчиков.
Другой извозчик, который вез меня от Крюкова, уже великовозрастный, фамилию Пушкина произносил верно, но о самом Пушкине имел очень своеобразное понятие…
— А я очень просто понимаю о Пушкине, — поведал он мне, раскуривая свою трубку, — Пушкин помер, и теперь еще его память величают.
— А ты читал сочинения Пушкина?
— Не, бают, опасно много читать, кто много евонные сочинения читает, того, бают, смерть скоро захватит!
— Это же почему?
Ямщик сделал серьезное лицо.
— Известно почему. Чай сами знаете… чего расспрашиваете?! — заключил он, недоверчиво на меня покосившись.
Этим беседа наша и окончилась.
Зато на месте, в Святых Горах, все полно Пушкиным. В читальне, открытой при богадельне, целых два бюста Пушкина, в народной чайной портрет Пушкина, в покоях настоятеля монастыря опять несколько портретов Пушкина; в лавках карамель «Пушкин», папиросы «Пушкин»; даже в окне церковной лавочки при монастыре на кисейной занавеси чьей-то искусной рукой тоже нарисован весьма схожий Пушкин. Кроме того, гуляя около монастыря, на стене монастырской ограды нашел стихотворный отзвук пушкинской поэзии, принадлежащий руке какого-нибудь веселого послушника, очевидно, вдохновившегося пятой главой «Евгения Онегина» («Зима!.. Крестьянин, торжествуя…»):
Весна!.. Послушник, торжествуя,
С котомкой удирает в путь.
Его душа, свободу чуя,
Готова ввысь улепетнуть…
Благодаря имени Пушкина всякий литератор — почетный гость в Святых Горах, и отчасти этому обстоятельству я обязан доброму гостеприимству, которое мне оказали в монастыре, поместив меня в покоях отсутствующего настоятеля. Сам по себе монастырь небогат и номеров, специально приспособленных для приезжающих, не имеет.
27–28 июня Во время обедни зашел на могилу Пушкина. Боже мой, какой это мирный и поэтический уголок! Прямо от памятника видна старинная, обветшавшая от времени часовенка, за ней леса и поля, а из окон монастыря вместе с кадильным фимиамом несутся трогательные звуки «Херувимской»… Тишь да гладь, да Божья благодать!.. Много-много, если внизу под горой простучит телега мужика… Невольно припоминается отрывок, найденный в черновиках Пушкина, очевидно, набросанный под впечатлением осеннего вида святогорского кладбища:
