— Кто сказал, что на Пандоре нет океанов? — сердился океанолог Ванин. — Конечно же, на Пандоре есть океаны!
— Может, там еще и рыбалка отменная? — съехидничал Саня Травников, патрульный Океанской Охраны. — Я, простите, Яков Петрович, пропустил последний номер «Пандорианского рыболова-спортсмена», так что могу быть не в курсе.
Кондратьев, не открывая глаз, знал, что на санином открытом веснушчатом лице сейчас сверкает широкая улыбка. Солнце подсвечивало изнанку век уютной теплой краснотой, вода была как парное молоко, и Кондратьев качался на легкой зыби в совершенно расслабленном состоянии.
Щелкнул замок люка, и Кондратев услышал голос Акико.
— До контакта полчаса. Идет прямо на нас, глубина полтора километра, начал подъем в среднем на метр в секунду. Сопровождение отстает на десять километров, цель ведут, происшествий нет.
Какая она все-таки молодец, подумал Кондратьев. Пока мы тут нежимся и бездельничаем, она сидит взаперти, следит за приборами, держит связь, четко соблюдает инструкции. Даже люк задраивает, как требует устав. В этом вся Акико. Педантичная, как и положено дочери Страны восходящего солнца. Пусть вокруг полный штиль, и прогноз на ближайшую неделю самый что ни на есть безоблачный, она все равно будет наглухо закупориваться внутри субмарины в надводном положении. Просто потому, что так положено.
Кондратьев представил себе скуластое лицо Акико, склонившееся над экраном эхолота, таинственное в призрачном зеленоватом мерцании подсветки. Представил, как она хмурит брови. У Акико густые брови, сходящиеся к переносице. Раньше, когда они только познакомились, Акико хмурила их, чтобы показаться взрослее. Теперь она хмурит их, стараясь выглядеть строже, и вид у нее всегда самый что ни на есть серьезный. Поэтому все на базе «Парамушир» считают ее сухарем.
Его, Кондратьева, тоже когда-то считали сухарем. Но тогда он просто был самым старшим на базе, он был вернувшимся со звезд стариком из прошлого века, ему было положено выглядеть сухим и старым в глазах молодежи. Он привык, а с тех пор прошло немало лет, и теперь уже Акико, которая была когда-то его практиканткой, считает сухарем теперешняя молодежь.
Кондратьев открыл глаза и потянулся всем телом, раскинув руки и ноги лучами звезды. Океан тут же игриво накрыл его лицо соленой мокрой ладошкой, и Кондратьев зафыркал, прочищая нос.
Субмарины были принайтованы борт о борт, и лениво перепирающиеся спорщики сидели на штормовой палубе дальней от Кондратьева. Саня Травников медно блестел рыжей макушкой и щурился на солнце. Маленький желчный Ванин, застегнутый до горла в форменный комбез охраны, говорил:
— Воды на Пандоре полно. Больше, чем полагается планете такого класса. Там под пологом леса сплошь озера и болота, настоящий океан, скрытый под сплетенными кронами! Представляете себе, Александр?
— Неа, — лениво отвечал Саня, исключительно для того, чтобы дать собеседнику повод продолжить. Люк на низкой башенке саниной субмарины был вызывающе открыт настежь.
— А вы представьте!
— Не могу, — говорил Саня. — У меня с воображением не очень-то. Если бы у меня было воображение, разве я работал бы в Океанской охране…
— Но-но, — сказал Кондратьев, глядя в выцветшую небесную синеву.
На фоне синевы прямо над ним склонялась Акико, перевернутая кверху ногами. Кондратьев завел руки за голову и коснулся слизистой шкуры субмарины. Теплый бок едва заметно подрагивал, ровно и ритмично, словно под пальцами Кондратьева тихо мурлыкал огромный кот. Реактор работал как часики, двигатели держали холостые обороты, готовые в любую секунду сорваться на форсаж. Форсажа Кондратьеву не хотелось. Ему хотелось и дальше вот так вот качаться на зыби, щуриться на солнце и смотреть, как привычно хмурится Акико.
— …разве я бы работал в Океанской Охране простым пилотом? Я бы давно уже, вон как Сергей Иванович, был бы командиром звена субмарин! — закончил Саня, и Кондратьев, хотя смотрел прямо в темные глаза Акико, знал, что патрульный сейчас лукаво подмигивает.
А ведь и верно, подумал Кондратьев. Ирония — пролететь пол-галактики, ухитриться вернуться на том, что осталось от старины «Таймыра», оставить в прошлом все, что любил, и всех, кто был дорог, потерять друзей, оказаться чужим в совершенно новом мире — и все для чего? Для того, чтобы стать субмаринмастером, пасти китов, принимать роды у маток, защищать глупых телят от акул, бить ультразвуком кашалотов-пиратов и разгонять стремительные атаки касаток? Не мелко ли?
