Александр Степанович Грин
Охота на хулигана
I
Старый человек, шестидесятилетний Фингар, после многочисленных и пестрых скитаний во всех частях света, поселился наконец в Зурбагане. Фингар сильно устал. Всю жизнь его любимым занятием, единственной страстью и божеством была охота - древнее, детское и жестокое занятие, поклонники которого, говори они хотя на всех языках, каждый не понимая другого, - на всех легендарных языках вавилонского столпотворения, - все же остаются членами одной касты. Каста эта делится на три категории: промышленников, любителей и идолопоклонников. Фингар с малых лет до седых волос принадлежал к третьей - самой высшей, так как любители непостоянны, а промышленники меркантильны. Богом Фингара был точный выстрел по редкой дичи.
И так всю жизнь... И, как сказано, старый бродяга устал. Ранее могучее тело его подымалось и отправлялось за десятки тысяч верст без всякого размышления, теперь тело просило кейфа и уважения. Исчезли походные палатки, ночные костры в болотах, плоты в мутных волнах диких рек; Фингар заменил их небольшим домиком, цветами и трофеями и воспоминаниями. От бурных кутежей в грозных пустынях, где вином был звериный след, поцелуями - восход солнца и блеск звезд, а игрой - выстрелы, - у Фингара осталось весьма скудное количество денег. Их поглотили разъезды, Фингар жил скромно и писал мемуары, диктуя по дневникам молодому, нанятому для этой цели, Юнгу странные для оседлого уха истории, в коих описания местностей сплетались с названиями растений, а за цифрами подстреленных хищных зверей следовали рецепты от лихорадки и гнойных ран - памяти медвежьих когтей.
Утром, тринадцатого апреля, вошел Юнг, улыбаясь лысому Фингару, сидевшему перед столом за стаканом кофе. Юнг любил обстановку Фингара. Меха здесь были везде: на полу, стенах, в углах и даже на потолке. Все оттенки пятнистой и гладкой шерсти от белого до черновато-зеленого, делали помещение похожим на громадную муфту. Прямые, кривые, витые и ветвистые рога торчали густыми рядами всюду, куда попадал взгляд. Настоящие ковры из тесно повешенного оружия блестели в простенках. Собака Ганимед, помесь ищейки и таксы, ветеран многих охот Фингара, сидела на подоконнике, наблюдая уличную жизнь глазами фланера. Ганимед привычно покосился на Юнга и зевнул: еще не пролетела близ его носа ни одна муха. Ганимед любил ловить мух.
- Вот не могу вспомнить, - сказал Фингар, - что вышло у меня с неженкой Цейсом из-за переправы у порогов Ахуан-Скапа. Мы вчера остановились на этом, но память моя бессильна.
- Может быть, это не важно? - скромно возразил Юнг, приготовляясь писать и пробуя пальцем острие пера.
- Как неважно?! - удивился Фингар. Его сухое, монашеское лицо дрогнуло нетерпением. - Я только не могу вспомнить. Этот одеколонный Цейс хотел переправиться выше, а я - ниже. А что мы говорили - забыл.
- Пропустите это место, - деликатно посоветовал Юнг. - Потом вы припомните.
- Потом - это потом, а сейчас - это сейчас. Я вот хочу сейчас.
Фингар молчал две минуты. Юнг рисовал тигра с павлиньим хвостом. Ганимед щелкнул зубами - муха исчезла.
- Все еще не припомню, - Фингар набил трубку, закурил и стал дымить в потолок. - Что новенького у нас в Зурбагане?
- Вы получаете газету, - сухо сказал Юнг; ему хотелось работать.
- А я не читал за последние дни, - возразил Фингар. - Я припоминал, что вышло у меня с Цейсом. Как будто я его послал, в вежливых выражениях, к одалискам... Тут, видите ли, было кем-то из нас сказано одно слово, изменившее весь маршрут. Но какое такое слово - хоть высеките меня - не припомню. Правда, и то, что прошло тридцать лет. Есть новости или нет?
- Водопровод и Камбон, - хмуро отозвался Юнг, по свежести души предпочитавший слушать охотничьи рассказы Фингара, чем говорить о газетной хронике.
- Извините, молодой человек, лаконизм хорош только для птиц. "Чирик-чирик" - и все понимают. Я не воробей, с вашего разрешения.
Юнг был смешлив. Он тихо захохотал и повернулся к Фингару.
- Водопровод переносят к озеру Чентиссар, к чистой воде, - сказал Юнг. - А новые подвиги Камбона равняют его с дикими зверями, которых вы так много убили.
