— К тебе просочились… — сказал полицейский комиссар.
— Просочились? Есть у меня один — Матео, но он уже двадцать четыре года в муниципальном совете.
— Просочились, просочились. Потому, Игнасио, я и говорю тебе: убери его, иначе скандала не миновать.
— А кто станет скандалить? Я все-таки глава муниципалитета, алькальд, и ты меня хорошо знаешь. Кто осмелится?
— Тот, кто наводит порядок.
— Кто?
— Суприно. Он вернулся из Тандиля… привез распоряжение.
— Суприно — друг, будет он чепухой заниматься! Месяц назад я ему пикап продал, а деньги до сих пор не получил.
— Вот он и будет наводить порядок.
— Какой еще порядок? Похоже, тебя газеты оболванили.
— Этот Матео — коммунист-марксист.
— И кто тебе такое в голову вбил? Матео вместе с нами еще в школу ходил.
— Переметнулся.
— Но ведь у него только и дел что налоги собирать да бумаги в канцелярии подшивать.
— Предупреждаю тебя, Игнасио. Гони его.
— Да как я выгоню его, толстяк? Люди спуску мне не дадут.
— А я на что?
— Э, хватит, толстяк, болтать. Шел бы ты куда подальше.
— Я серьезно. Суприно сейчас в баре. Он сам зайдет к тебе и посоветует то же самое.
— Пусть сначала мне должок вернет. А не то выведу его на чистую воду.
Двое полицейских, стоявших под деревом у подъезда, отдали Игнасио честь, как только тот появился в дверях комиссариата. В раздумье о состоявшемся разговоре он сел на велосипед и не спеша отъехал. День обещал быть жарким. Утреннее солнце уже успело накалить воздух, вероятно, градусов до тридцати шести. У перекрестка Игнасио замедлил ход, чтобы пропустить грузовичок, развозивший сифоны. Затем, проехав по центру города еще с квартал, остановился у бара и, поставив велосипед в тень, направился к подъезду. Войдя в зал, он снял кепи и поднятой рукой приветствовал находившихся там посетителей. Ему ответили двое игравших в карты стариков.
Подойдя к стойке, Игнасио бросил:
— Привет, Вега. Суприно не видел?
— Он только что ушел. Какой-то дерганый весь. К Рейнальдо подался, в конфедерацию труда. Забастовка, что ли, будет?
— Где?
— Здесь. Суприно сказал.
— Ну и дела, дружище. Похоже, все рехнулись. Дай мне кока-колы. — Взяв бутылку, он жадно начал пить.
— Что еще нового, Игнасио?
— Откуда мне знать? Чего еще тебе Суприно наговорил?
— Пустяки. Ты что, решил в отставку подать?
— Я?
— Ты и Матео. Суприно говорит, что вы — предатели.
— Так и сказал?
— Да.
— Сволочь.
— Что ты — предатель, он при Гусмане бухнул.
— А этому типу чего здесь было надо?
— Наверное, Суприно поджидал. Вместе они и отправились в конфедерацию труда.
— Ты ведь знаешь, Гусман — не перонист. Вот в шестьдесят шестом[1] мы и столкнулись.
— Помню… на площади.
— Тогда полицейским комиссаром был Солдатти. Еще меня арестовали как перониста… Получи…
— Ну что ты, не надо, — осклабился Вега, обнажив редкие желтые зубы. — Еще останешься без работы…
— Ладно… пока…
Игнасио сел на велосипед и с силой нажал на педали. В уме с бешеной скоростью проносились разные предположения. Государственный переворот? На лице Игнасио появилась горькая усмешка: «Меня будут учить перонизму!». При этой мысли он вдруг почувствовал какой-то странный прилив сил. Ему и в голову не приходило, что придется пережить государственный переворот, подобно Перону, Фрондиси,[2] Ильиа.[3]
На площади Игнасио остановился и, прислонив велосипед к скамье, направился в тень под ветвистое дерево. Часы показывали одиннадцать утра, солнце припекало, на площади ни души.
Игнасио присел на газон, достал сигарету.
— Как поживаете, дон Игнасио? — послышался голос садовника.
— Не мешай, дай с мыслями собраться. Полей там, подальше где-нибудь.
Закрыв лицо ладонями, Игнасио произнес вслух:
— Хотят меня свалить.
Где-то за пределами площади послышался голос, усиленный репродуктором. Передавалась официальная информация.
Игнасио еще раз попытался осмыслить происходящее:
«Ну да… Суприно как руководителя местной организации хустисиалистов послали в Тандиль к интенданту[4] и добыть средств на расширение пункта „скорой помощи“. Вернулся же он оттуда, раздувшись донельзя, — видно, успел втянуть в какие-то делишки полицейского комиссара и Гусмана. Теперь со мной хотят разделаться. Но меня же народ выбрал. Шестьсот сорок голосов — не шутка. Ну и что за беда, если Матео коммунист? Когда Перона свергли в пятьдесят пятом, Матео уже был в муниципалитете. И после оставался. Почти всегда был там. Я, конечно, не спрашивал его, коммунист он или нет. Вот Гандольфо — тот действительно большевик. И всегда им был. И это все знают. Единственный в Колония-Веле. У него лавка скобяная, и никто к нему не цепляется. Даже в городской комиссии состоял однажды. А теперь, видите ли, ко мне „просочились“. И какая мать таких гадов на свет родила? Арестую всех, тварей паршивых».
