Нерон и Сенека

Эдвард Радзинский Нерон и Сенека [издательство ВАГРИУС, www.vagrius.com] Несколько слов об авторе: Во всех книгах Эдварда Радзинского – две главных героини. Первая – История, величественная и безжалостная, порождающая героев и злодеев, палачей и их жертв. И вторая – Любовь, которая на всех крутых поворотах Истории помогает человеку оставаться человеком... Граф Алексей Орлов и княжна Тараканова, Лжедмитрий и Марина Мнишек, Николай II и Александра, Моцарт и Констанция – все они остались в памяти людской не только как исторические персонажи, но и как люди, чья жизнь была осенена знаком Любви. И даже мрачным тиранам Нерону, Ивану Грозному и Сталину не было чуждо это возвышающее чувство, которое (кто знает!) помогло им спасти в себе остатки человечности. Произведениям Эдварда Радзинского присущи глубокий психологизм и не- повторимый авторский слог. А его умение представлять читателю самые нео- жиданные трактовки казалось бы всем известных событий вызывает восхище- ние сотен тысяч поклонников его творчества. Несколько слов о книге: В книге Эдварда Радзинского – смелые авторские версии, оригинальные трактовки исторических событий. Занавес над тайнами приподнят. НЕРОН И СЕНЕКА Над цирком заходило жаркое солнце. Сквозь розовый шелк, натянутый над гигантским амфитеатром, тяжелые лучи падали на арену. Плавилась арена, усыпанная медными опилками, в розовом свете плыли статуи богов... Посреди арены высился золотой крест. Под крестом горела золотом громадная бочка. И в этом пылающем розово-золотом свете возник на арене прекрасный юноша. В золотом венце, в золотой тоге – совершеннейший Аполлон. Только вместо сладкозвучной кифары в руках Аполлона был бич... И, бурно приветствуя этого странного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы: – Да здравствует цезарь Нерон! – Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь! Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст... Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце. Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль – как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток. Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы. Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол. Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами. В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги... Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей... Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы: – Тигр-то какой... у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке!.. – Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком... Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом! – Указальщик мест сгоняет меня и орет: “Эти места для сенаторов... для сенаторов!.. Так тебя разэтак!..” Тогда я сажусь на крайнее место – три четверти зада у меня висит, то есть я как бы стою... Но четвертью задницы сижу – сижу на сенаторских местах!.. Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице. – С дороги! Прочь! – гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей... И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда – где нависла над вечным городом громада нового цирка. Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену... В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом. Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика – и лихорадочно приговаривал, почти кричал: – Сенека! Учитель! Сенека!.. – Нерон... Великий цезарь... – пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик. Но Нерон сжимал его еще яростнее: – Ну что ты... это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон. Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник. – Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель? – Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно... Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур. – Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, – обратился Сенека к гиганту-сенатору. Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой. Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал: – Позволь мне приветствовать тебя, друг мой Антоний Флав, старинным приветом, которым наши деды начинали свои наивные добрые письма: “Если ты здоров – это хорошо, а я – здоров...” И тогда Нерон поднял бич – и сенатор отчетливо заржал. Ужас – на лице Сенеки. Но только на мгновение... И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным. – Ах, как повеяло нашей величавой римской древностью! – как-то светски заговорил Нерон. – Как они умели ухватить главное: “Если ты здоров – это хорошо”. Именно – здоров, – Нерон усмехнулся, – то есть живой. Но одного не пойму, учитель. Почему ты все время обращаешься к сенатору Антонию Флаву? Где ты увидел здесь мудрого сенатора? Сенека молчал. – Может, ты видишь сенатора? – обратился Нерон к Амуру. Амур, молча улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани. – Ты ошибся, учитель, – продолжал благодушно болтать Нерон. – Антоний Флав – видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости – сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я – твой ученик Нерон... – И, улыбаясь, он кивнул на Амура: – Да вот еще – прелестная девушка. И вот, – Нерон нежно улыбнулся и указал бичом на сенатора, – старый мерин. И Нерон ударил бичом – сенатор торопливо заржал. – Какой ужас, Цезарь, – воскликнул Амур, – ему на круп сел овод! Нерон поднял бич, и сенатор показал, как он отгоняет хвостом овода. – Отогнал, но очень неумело. Нерон ударил сенатора бичом, и тот, будто винясь, опять покорно заржал. – Как я рад тебя видеть, – продолжал как ни в чем не бывало светски беседовать Нерон. – А как она рада тебя видеть... И тотчас перед Сенекой дьяволенком запрыгал Амур. – Ты, конечно, узнаешь это прелестное лицо? – добро улыбался Нерон. – Конечно, я узнал его, Цезарь, – ответил Сенека. – Это твой раб – мальчик Спор. За время моего отсутствия в Риме он подрос – и оттого пороки на его лице стали откровеннее. – Да что ж ты такое несешь, Сенека! – всплеснул руками Нерон. – Где ты увидел мальчика Спора?! Подойди сюда, крошка. Амур с ужимками подошел вплотную к Сенеке. – Неужто так ослабело твое зрение, – продолжал сокрушаться Нерон. – Да это же прелестная девушка! Вот – крохотная грудь... Вот – юные крепкие бедра... Ну?.. Ты видишь девушку? Я спрашиваю! Сенека молчал. Нерон поднял бич – и тотчас заржал сенатор. Нерон темно усмехнулся: – В последний раз, Сенека... Перед тобою старый конь и юная девица... Гляди внимательнее. Ты их видишь? Глаза Нерона неподвижно смотрели на Сенеку. Но Сенека молчал по-прежнему. И тут Нерон добродушнейше расхохотался и обнял Сенеку. – А все потому, что ты давно не бывал в столице. Заперся, понимаешь, в своих усадьбах. У, брюзгливый провинциал!.. Ну и в результате ты не в курсе последних римских событий. Но я все прощаю своему учителю. Объясняю. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве... у горящего камелька... про превращения... про все эти метаморфозы, которые так любили устраивать великие боги. Ну, к примеру, для великого Юпитера превратить какую-нибудь нимфу в козу, в кипарис – что мне плюнуть! И знаешь, я задумался. Все-таки я Великий цезарь, земной бог... А почему бы мне не заняться тем же, следуя богам небесным? К примеру, у меня умерла жена Октавия. А хочется жену. Спрашивается: где взять? – В женщинах так легко ошибиться, – вздохнул Амур. – Именно, – подтвердил Нерон. – И тогда я... совершаю метаморфозу. Я превращаю хорошо тебе знакомого мальчика Спора в девицу! Грандиозно, да? Как я это сделал? Я собрал наш великий законодательный орган – нашу гордость и славу – римский сенат. И сенат единогласно постановил... – Он вопросительно посмотрел на Амура. – Считать меня девушкой, – восторженно закончил Амур. – На днях я женюсь на нем, – скромно сказал Нерон, – то есть прости... на ней! Гениально? Да здравствует сенат! Речь! – завопил Нерон. И он ударил бичом. И сенатор величаво выступил вперед. Стараясь не встречаться глазами с Сенекой, он патетически начал: – Можно сжечь Рим, можно разрушить его дома. И все-таки Рим устоит! Ибо не камнями домов славен наш город! А свободой и законами, олицетворенными в нашем древнем сенате. Жив римский народ – пока жив сенат! – Каков жеребец! – восторженно захлопал Нерон. Амур подхватил аплодисменты. И вслед откуда-то из-под земли раздались приветственные крики. – Это тоже моя метаморфоза: я превратил солнце мудрости – сенатора Антония Флава в коня! Теперь у меня в стойле сразу жеребец и сенатор. Я улучшил породу. И потому я прозвал этого мерина Цицерон, в память о другом твоем любимце. Усмехаясь, Нерон неотрывно глядел в глаза Сенеки. Но ничто не дрогнуло в лице старика. – Но я продолжил метаморфозы. Заметь, ты не отгадал уже две! А ведь я все считаю, учитель... Так что постарайся угадать мою третью. И Нерон ударил бичом. И тотчас в середине арены, там, где находилась пегма – квадрат, покрытый досками, – произошло движение. Доски вдруг поднялись, как лепестки распустившегося цветка. И среди них из-под земли медленно вырастала прекрасная нагая девушка. В золотой раковине в свете факелов она возникла на мерцающей арене – как та богиня из пены вод... И вослед этой явившейся Венере страшно неслись из-под земли озлобленные, угрожающие крики и гогот. Нерон воздел руки в немом восторге. Амур схватил невидимый лук и выпустил невидимую стрелу в грудь Нерона. Как бы пораженный стрелой, Нерон схватился за сердце. А Венера, будто обессиленная своим рождением, лениво покачивая бедрами, шла-плыла по арене... – Непроворна? – зашептал Нерон Сенеке. – Она побывала в трудном сражении – там... – И Нерон указал вниз, откуда неслись крики. Амур захохотал. – Ах да, прости, учитель, ты ведь не знаешь, что у нас там. И, обняв Сенеку, Нерон поволок его к центру арены... В глубине под досками оказалась решетка. Под решеткой открывалась подземная галерея. Она шла вправо и влево. В левой ее части был сад. К деревьям, увешанным фруктами, привязано было множество щебечущих птиц... – Под садом – машины, – шептал Нерон. – Завтра они в мгновение поднимут этот сад на арену. И наше быдло... прости, великий римский народ, набросится на даровые плоды, давя друг друга. Но это будет в перерыве... Когда проголодаются... А сначала... Смотри, смотри туда, праведник!.. С другой стороны галереи открывалась длинная полость – большая подземная цирковая зала, куда обычно крючьями стаскивают трупы с арены. Сейчас большая зала была великолепно убрана. Курились благовония, горели масляные лампы. Бесконечный пиршественный стол, уставленный фантастическими яствами, уходил во тьму. Вокруг стола на ложах, церемонно опершись о левую руку, возлежали молодые мужчины и женщины. Рабы торопливо сновали между ложами, наливая вино в кубки. – Это убойные люди, – зашептал Нерон, прижимая голову Сенеки к решетке. – Ты хоть знаешь, что будет завтра?.. Почему не спит Рим? – Я не знаю, Цезарь, что будет завтра, – равнодушно ответил Сенека. – Да... да, конечно, ты выше суеты, и все мирское тебе чуждо... Завтра в Риме я открываю этот цирк. Не хочу хвастать, ты и сам видишь – это величайший цирк... Нерон уже волок Сенеку по арене к мрачному зданию, находившемуся против императорской ложи. Тринадцать огромных дверей здания были обращены на арену. Нерон открыл маленькое окошечко в самой большой двери и, прижав голову Сенеки к решеточке, провозгласил: – Бег колесниц! Красавцы кони стояли в стойлах. Крайнее – мраморное – стойло оставалось пустым... – Ты догадался, для кого этот драгоценный мрамор? – шептал Нерон. И грозно обернулся на сенатора. Сенатор торопливо заржал. – Его дом! Рыканье львов, трубные крики слонов раздавались в ночи за другими закрытыми дверями. – Слышишь, слышишь, как они голодны?.. Грандиозно? – Нерон уже волок Сенеку обратно в центр арены. – Ну естественно, сенат постановил назвать в мою честь завтрашние игры Нерониями. По-моему, удачное постановление. И он опять пригнул голову старика к решетке. И опять Сенека увидел чудовищное подземелье. – Эти ребята, – шептал Нерон, – завтра откроют мои Неронии. Эти миляги утром выйдут сюда, на арену, сразиться с теми дикими зверями и будут разорваны в клочья, а уцелевшие убьют друг друга в бою... Но погляди, как они сейчас веселятся! Крики восторга, визги женщин неслись сквозь решетку. – Я велел им дать, – усмехнулся Нерон, – самые тонкие яства. Они пьют вино вволю и жрут от пуза. Смотри, что они выделывают со шлюхами! Заметь, это самые дорогие римские девки... Ты погляди, какие утонченности! Кстати, эти гладиаторы тоже одна из моих метаморфоз. Я превратил завтрашних убойных людей в царей на одну ночь. И видишь – хохочут. Счастливы. Забыли о завтра. А мы с тобой глядим на них сверху... – А в это время на нас, предающихся забавам, тоже глядят сверху... – Да, да, и тоже... смеются? – подмигнул Нерон. – Что делать, Цезарь, – равнодушно ответил Сенека, – у нас с этими одна участь. Только у этих – утром, а у нас... чуть позже. – Как мудро! – Нерон улыбнулся. – Чуть позже. Ах, как ты удачно сказал! Запомни эти свои слова, Сенека. Значит, чуть позже? И Нерон добавил, лаская Венеру: – Вот откуда ты пришла... Ну расскажи нам, девка, как ты достойно сражалась там, внизу. И, раскачивая бедрами, Венера начала показывать свою битву. – Прости, – засмеялся Нерон, – она не умеет словами. Она так прекрасна, что ее сразу заставляют действовать. И она попросту разучилась говорить! И Венера, смеясь, продолжала свою похотливую пантомиму. – Но вот я, земной бог, велю ей... – сумрачно сказал Нерон. И Венера остановилась как вкопанная. Застыла в немой величественной позе – теперь она вся была гордость и неприступность... – Метаморфоза! – вскричал Нерон. – Она превратилась!.. Кто перед тобою сейчас, учитель? Ну? Узнал? – Передо мною шлюха, Цезарь, – ответил Сенека. – Да у тебя очень плохо со зрением, Сенека. Ну что ж, будем намекать. Кто самые целомудренные женщины в Риме? Ты ответишь: жрицы богини Весты, ибо они дали обет вечного целомудрия. А кто из этих целомудренниц самая целомудренная? Естественно, скажешь ты, Верховная жрица, несравненная дева Рубирия: ей двадцать пять лет, она прекрасна и не познала ни одного мужчины. Значит, перед тобою кто, Сенека? Ну?! – Я с рождения знаю непорочную деву Рубирию из великого рода Сабинов. А передо мною – все та же шлюха. – Этот гадкий провинциал абсолютно не в курсе нашей римской жизни, – вздохнул Нерон, обращаясь к Амуру. И, обняв Сенеку так, что старик опять задохнулся в его объятиях, Нерон благожелательно пояснил: – Эту самую непорочную деву Рубирию, которую ты знал с рождения, я, попросту говоря, изнасиловал, прости за откровенность... Ну изнасиловал – и все дела! Но ты учил меня: цезарь всегда должен радеть о нуждах своего народа! Не могут же эти болваны римляне остаться без символа целомудрия! А слухи ползут, в городе ропот. Как быть? Амур сделал сочувственное лицо: – Я собираю... Сенатор с готовностью заржал. – Да, собираю наш великий сенат, – подтвердил Нерон. – И сенат издает постановление – считать изнасилованную Рубирию... девушкой! Все тут же успокоились? Довольны? Ни черта подобного! Беда римлян – они абсолютно лишены чувства юмора. Эта самая Рубирия... которую уже опять все считали целомудренной, удавилась! Что делаю я? Метаморфозу! Я тотчас вспоминаю твое учение о единстве противоположностей в природе. И начинаю думать: кто же в Риме может стать самой целомудренной женщиной?.. Амур хохочет – и выталкивает вперед Венеру. – Да... да, – вздохнул Нерон, – на днях соберется сенат и примет закон: считать эту тварь Верховной жрицей богини Весты! Символом целомудрия! Фантастика, да? – Зачем ты позвал меня в Рим, Великий цезарь? – спросил Сенека. – Все-таки не выдержал, спросил, – усмехнулся Нерон. Он приник лицом к лицу Сенеки и зашептал: – Когда тебя поволок в Рим мой трибун – била дрожь? Вон сколько на себя напялил – а все равно знобило?.. – И, оттолкнув Сенеку, добавил совсем добродушно: – А ты сам не догадываешься? Я тоскую по тебе... а ты нас не любишь! Не хочешь даже поиграть с нами в метаморфозы... – И тут Нерон остановился, воздел руки к небу и закричал патетически: – Какие метаморфозы?! Как я мог забыть?! О боги, я, хозяин, до сих пор не позаботился накормить дорогого гостя! Амур тотчас выхватил у сенатора серебряную лохань с овсом и бросился к Сенеке. – Идиот! – закричал Нерон. – Что такое еда для философа? Это умная беседа! – И Нерон величественно приказал Амуру: – Немедленно привести сюда четырех самых мудрых собеседников Сенеки! Амур выхватил из темноты свиток и приготовился записывать. – Прежде всего, конечно, сенатора Антония Флава... Ой, прости, сенатора Флава нельзя: он превратился в лошадь... Раздался нежный смех Венеры. – Да, да... Но зато трое других – они остались! – продолжал Нерон. – Немедля послать за тремя неразлучными друзьями мудрейшего Сенеки – сенатором Пизоном... сладкоречивым консулом Латераном... Ну и, естественно, за Луканом, нашим величайшим римским поэтом Луканом. Ах, любимец Рима... – Душка Лукан, – в восторге щебетал Амур. – Не следует их тревожить, – прервал Сенека. – Эти почтенные и немолодые люди давно спят. Нерон залился добрым смехом: – Как ты сказал: давно спят? Опять удачная фраза! Что ты, Сенека, какой сегодня сон? Ты же сам видел – толпа... грохот повозок... Где уж тут заснуть! Любимые сограждане с вечера толкутся у цирка. Чтобы первыми с утра занять лучшие даровые места. Они так орут, что я трижды посылал когорту разгонять эту сволочь... прости, великий римский народ. Сколько их завтра здесь соберется! Знаешь, Сенека, говорят, цезарь Кай, когда дикие звери пожрали на арене всех убойных людей и все равно не могли насытиться, приказал бросить на арену наших замечательных сограждан. Их выдергивали прямо из рядов... Прости, тебе неприятно... Но ты не беспокойся, у нас завтра этой проблемы не будет, – он указал на подземелье, – мяса хватит на всех!.. Что ты стоишь? – грозно обратился Нерон к Амуру. – Друзья Сенеки будут просто счастливы обменять эту бессонную ночь на беседу с мудрейшим из римлян. Зови их, и побыстрее, ягодка моя. И Амур, перевернувшись колесом, исчез в темноте главного входа. – Да, значит, зачем я позвал тебя в Рим? – добродушно спохватился Нерон. – Просить вернуться. Мне так одиноко. Я устал от Тигеллина. От проклятого кровожадного Тигеллина. Ну почему ты не хочешь жить с нами в Риме? – Прости, Великий цезарь, но для меня здесь нет покоя. На рассвете меня будит противный крик менял. Чуть сомкнешь глаза – начинает бить кузнечный молот. А воздух? Чем мы тут дышим? Дымом кухонь! А Тибр? Там же плавает невесть что! И теперь, когда я живу на природе среди незамутненных ручьев... И тут Сенека столкнулся глазами с сенатором, уныло поедавшим овес из лохани. И красноречие его иссякло. – Отвечу! – закричал Нерон. – Да, загрязняем реки, да, портим природу, да, шумим! Но зато, учитель, мы живем с тобой в просвещеннейший из веков. Если бы наши деды увидели, к примеру, стекла наших домов, через которые проходит свет... Он поволок Сенеку к центру арены, туда, где решетка покрывала застекленное отверстие. Сквозь решетку был виден страшный пир – яростное непотребное веселье. – Грандиозно, – шептал Нерон. – А деды-то прозябали во тьме! Или это последнее наше изобретение – трубы, вделанные в стены, по которым само идет тепло, так что в доме можно зимой жить как летом... А изобретение стенографии? Так что руки теперь поспевают за проворством языка!.. На арену торжественно вышел Амур. – Сенатор Пизон... – начал Амур... и замолчал. – Слышу его шаги! – радостно закричал Нерон. – Пизон уже спешит прервать мои докучные речи! Почему ты молчишь, любимая? Но Амур только скорбно опустил голову. И сенатор, пряча глаза... заржал. – Заржала лошадь – плохое предзнаменование, – запричитал Нерон. – И хотя Сенека учил меня не верить предзнаменованиям, я трепещу. – Мы послали за сенатором Пизоном трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами... – начал Амур. – Ну! Ну! – в ужасе торопил Нерон. – Трибун подошел к его дому. Постучал... Но сенатор Пизон, услышав этот стук, немедля позвал своего хирурга – и вскрыл себе вены. – Как?! Почему?! – всплеснул руками Нерон. – Неизвестно, Цезарь. Сенатор Пизон оставил завещание, где все имущество завещал тебе, Великий цезарь. – Какая неожиданная смерть! Пизон! Великий богач! Великий мудрец!.. Осиротели! Сенека бесстрастно слушал его вопли. – Нет, я разделяю твое горе, учитель: один друг превратился в лошадь, другой зарезался! – Но осталось еще двое в этом союзе мудрецов, – робко подал голос Амур. – Немедля послать за ними трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами! И разбудить Тигеллина! Где Тигеллин?! Где начальник тайной полиции?! В городе режутся сенаторы. – За Тигеллином будет послано, Цезарь, – сказал Амур. – Тигеллин расследует... – забормотал Нерон. – Вот придет Тигеллин... – И тут Нерон остановился и добавил добродушно: – Да, зачем я позвал тебя в Рим?.. Ну естественно, чтобы узнать: не нуждается ли в чем мой старый учитель? – Ты осыпал меня такими милостями, – спокойно отвечал Сенека, – что моему счастью не хватает только одного – меры. С тех пор как я удалился от дел, я живу в пожалованных тобою поместьях. – Да, да, – бормотал Нерон. – И хотя дух мой, – продолжал Сенека, – всегда удовольствовался немногим, но поместья мои благодаря твоей милости... – Да, да, бескрайни... И, говорят, приносят огромные доходы? – продолжал бормотать Нерон. – Вот это особенно меня печалит. Я учу воздержанию и умеренности, а сам купаюсь в роскоши. И как, обессилев в походе, я стал бы просить тебя о поддержке, так теперь, до-стигнув старости и не имея сил нести бремя богатства, прошу лишь об одном: возьми назад пожалованное тобою. Визги и крики неслись из подземелья. Нерон бросился к решетке, заглянул вниз. – Гениально! – И обратился к Сенеке: – Прости... Как сладостна твоя речь! Но тем, что без запинки смогу тебе возразить, я ведь тебе обязан. Ты научил меня всему, в том числе и ораторскому искусству. Неужели воспитание цезаря не заслуживает жалкого десятка вилл? Любой спекулянт у нас имеет больше! Нет, Сенека, я еще не расплатился с тобой как должно! – И, обняв Сенеку и прохаживаясь с ним по арене, Нерон добродушно говорил: – Помнишь, в дни юности, у камелька, ты рассказал мне, как некий философ взялся воспитывать ученика? Когда же пришла пора расплачиваться, ученик не заплатил. Философ повел ученика к судье. И ученик объяснил: “Этот философ обещал научить меня добродетели. Я не заплатил ему. Следовательно, нагло обманул. Следовательно, я бесчестен. Следовательно, он ничему меня не научил! А можно ли платить за ничто?” Грандиозно? Умение правильно оценить труд – черта богов и мудрых властителей. Так учил меня ты. – И Нерон приблизил лицо к лицу Сенеки и зашептал: – Я позвал тебя в Рим, чтобы по справедливости расплатиться с тобой. Из тьмы на арену выпрыгнул Амур. – Консул Латеран... – торжественно начал Амур и замолчал. – Наконец-то! Консул Латеран! Его шаги! Сейчас он усладит тоскующий слух Сенеки!.. – И тут Нерон взглянул на Амура и в ужасе прошептал: – Ты молчишь? Сенатор заржал. – Нет! Нет! – патетически кричал Нерон. – Трибун Флавий Сильван подошел к его дому, – начал Амур, – но Латеран уже позвал хирурга. И когда трибун постучал в дом почтенного консула – Латеран перерезал себе вены. – Да что они, взбесились?! Какой ужас! И этот мудрец сбежал от нас! – Но все имущество Латеран завещал тебе, Великий цезарь. – Немедленно послать... – начал Нерон. – Трибуна Флавия Сильвана... – продолжал Амур. – За поэтом Луканом! – кричал Нерон. – За послед-ним из мудрецов! Теперь он нам особенно желанен... Амур потрепал сенатора по воображаемой холке и подсыпал ему овса в лохань. – За то, что хорошо предсказываешь римских мертвецов, – засмеялся Амур и исчез с арены. – Где этот чертов Тигеллин?! – неистовствовал Нерон. – Лучшие люди Рима режутся друг за другом!.. Крепись, Сенека! Вот придет Тигеллин... Сенека хранил невозмутимое молчание. – Ах, Сенека, – продолжал Нерон, – ушли безвременно два мудрейших гражданина... Но, я вижу, ты спокоен, ты никогда не боялся смерти, не так ли? – Именно так, Цезарь. – Да, да. Сколько раз ты беседовал со мной о бренности жизни... Ах, старые, добрые времена детства! Я так порой жажду твоих поучений. Так страшно умирать! Так прекрасны краски мира. В мире столько миленьких вещиц. Они стояли в свете факелов посреди арены и неторопливо беседовали. – Да, краски мира прекрасны, но и они не наши. И сколько ни есть вещей в этом мире, все они чужие. Природа обыскивает нас и при входе, и при выходе. Голыми пришли, голыми уходим. И нельзя вынести отсюда больше, чем принес, – мерно звучал в темноте голос Сенеки. – Как грустно... Как страшно будет умирать! – И Нерон внимательно посмотрел на Сенеку. – Кто сказал, Цезарь, что умирать страшно? Разве кто-то возвратился оттуда? – усмехнулся старик. – Почему же ты боишься того, о чем не знаешь? Не лучше ли понять намеки неба? Заметь: со всех сторон в этом мире нас преследуют – то дыхание болезней, то ярость зверей и людей. Со всех сторон нас будто гонят отсюда прочь. Так бывает лишь с теми, кто живет не у себя. Почему же тебе страшно возвращаться из гостей домой? Нерон восторженно кивал в такт словам Сенеки, когда на арену выскочил Амур. – Наконец-то! – воскликнул Нерон. – Солнце римской поэзии! Я слышу! Это его легкая поступь. Раскроем объятия поэту Лукану... Но Амур безмолвствовал... Сенатор заржал. – Как, и этот?.. – пробормотал Нерон. Он отвернулся. Тело его задрожало от беззвучного смеха. Нерон начал хохотать. Он хохотал во все горло. Его распирало, корежило от смеха. – Прости, Сенека... Я все понимаю... Но очень смешно. И Лукан позвал... – Позвал хирурга, – трясся от хохота Амур. – И велел вскрыть себе вены... А имущество... – погибал от смеха Нерон. – Тебе... тебе, Великий цезарь! – катался от смеха по арене Амур. И Венера тоже смеялась – звонко и нежно, как колокольчик. – Довольно, – вдруг коротко приказал Нерон. И смех будто смыло. Наступила тишина. Нерон сумрачно глядел на Сенеку. – Вот видишь, учитель, как осторожно надо выражаться. Ты сказал: “Они давно спят”. И боги подстерегли твои слова – и получился каламбур. Как грустно... Где этот Тигеллин? – Тигеллин приближается, Цезарь. – Вот придет Тигеллин... Ну что же делать?! Кто из оставшихся в живых римлян сможет достойно беседовать с Сенекой? Амур опустил глаза долу, пораженный грандиозностью вопроса. В тишине трещали факелы. И тогда Нерон объявил: – Я уверен, только один – сам Сенека! – И, не спуская глаз с Сенеки, Нерон приказал: – Немедленно послать за философом Сенекой. Сенека был невозмутим. – Будет исполнено, Цезарь, я пошлю трибуна Флавия Сильвана за философом Сенекой. И Амур вприпрыжку исчез в темноте... – Какая страшная ночь! Как много крови... – бормотал Нерон. И добавил благодушно: – Но мы прервались. Как прекрасно ты говорил о презрении к смерти. Продолжай, учитель. – С удовольствием. Вспомни, как ты родился... как вытолкало тебя из утробы в мир величайшее усилие матери... – Мама... Бедная мама... – зашептал Нерон, приникая к груди Сенеки. – Ты закричал от прикосновения жестких рук, почуяв страх перед неведомым. Почему же потом, – продолжал Сенека, – когда мы готовимся предстать перед другим неведомым и покидаем теплую утробу мира, почему мы так боимся? – Сладостна... сладостна твоя речь. – Нерон стонал от восторга. – Девять месяцев приготовляет нас утроба матери для жизни в этом мире. Почему же мы не понимаем, что весь срок нашей жизни от младенчества до старости мы тоже зреем для какого-то нового рождения? Амур с факелом выскочил на арену. – Сенека! Спешит к нам! Его шаги! – закричал Нерон. – Сенека... – начал Амур и умолк. Сенатор заржал. – Как?.. И Сенека?! – воскликнул Нерон. Амур печально молчал. – Ну, знаешь!.. Это даже не смешно! – Трибун с гвардейцами подошли к дому Сенеки, – докладывал Амур. – И тогда философ собрал всех своих учеников... Потом Сенека погрузился в ванну. И в ванне сам перерезал себе вены. Истекая кровью и беседуя с учениками, философ Сенека испустил дух. – Величавый конец, достойный Сенеки, который никогда не страшился смерти! – торжественно сказал Нерон. – Сейчас я рассказал об этом в толпе у цирка. Теперь о смерти Сенеки говорит весь Рим, – закончил Амур. – Как все призрачно, учитель. Этот мир – череда метаморфоз, не более. Где мальчик Спор, а где юная девица? Где сенатор, а где конь?.. Вот ты стоишь здесь живой, а о твоей смерти уже болтает весь город. – Нерон был ужасен. Страдание изуродовало его лицо, и в глазах его были слезы... настоящие слезы. – Потому что совершилась моя последняя метаморфоза. Пока ты беседовал здесь живой – я превратил тебя в мертвеца, учитель! – Это и была твоя плата? За этим меня позвал в Рим Великий цезарь? – по-прежнему невозмутимо спросил Сенека. – Короче, как ты умер для истории, мы выяснили. Теперь остается решить, как ты умрешь на самом деле. Стоп!.. Прости! Есть еще один вопрос: за что ты умрешь? За какую вину? – И Нерон расхохотался. – Да что ж это мы все о смерти да о смерти! Поговорим-ка лучше о чем-нибудь веселом. Ну хотя бы о завтрашнем дне. Представляешь, утром весь Рим будет обсуждать смерть Латерана, Пизона, Лукана. Ну и, конечно, твою смерть... – Как их будут жалеть! – вздохнул Амур. – Нет, больше будут радоваться. Что сами живы, – усмехнулся Нерон. – Так уж устроены смертные. Ну а к полудню про вас забудут. Потому что начнутся Великие Неронии. Интересовать будет только бег колесниц! Нерон ударил бичом. И с гиканьем и хохотом Амур погнал по арене сенатора – запрягать его в золотую колесницу. – После бега колесниц я задумал великие битвы животных. – И Нерон опять ударил бичом. И в мрачном здании на краю арены распахнулись все двери. И в свете факелов в огромных клетках яростно забегали голодные звери. И в ответ на крики зверей из подземелья понеслись вопли людей... – Слон сразится с носорогом... – перекрикивал Нерон вакханалию звуков, – лев – с тигром... Рев толпы в подземелье все нарастал. – Да! Да! – в восторге кричал Нерон. – И тогда на арену выйдут они, наши миляги, убойные люди! Речь! Цицерон! Запряженный в колесницу сенатор патетически начал речь: – О зрелище битвы на арене! Глядите: вот побежденный гладиатор сам подставляет горло победившему врагу. Вот он выхватывает меч, дрогнувший в руке победителя, чтобы бестрепетно вонзить его в себя. Презрение к смерти и жажда жизни – вот что такое гладиаторский бой! И сенатор заржал. Амур и Венера бешено аплодировали. – Какое все-таки замечательное искусство наше римское сенаторское красноречие! – вздохнул Нерон. – Что там еще у нас ожидается завтра? Живые картины из жизни богов и героев! Это, как всегда, будет в центре внимания публики. Сначала покажем прелюбодеяние супруги царя Крита Пасифаи с быком, посланным Посейдоном. Этот номер особенно ценят наши римские зрители... Нерон взглянул на Венеру. И Венера подошла к клетке, где стоял огромный черный бык с золотыми рогами. С нежным призывным воркующим смехом Венера посылала быку воздушные поцелуи. – Кстати, после исполнения этой шлюхой роли Пасифаи я соберу сенат... Сенатор с готовностью заржал. – Да, да, единогласно! И эта девка займет место Рубирии, символа нашего целомудрия, – нежно улыбнулся Нерон. – Ну а потом, после живой картины любви, мы покажем живую картину героизма – “Мучения Прометея”. Это будет центром всего зрелища. Сначала я сам прочту бессмерт-ную трагедию Эсхила “Прикованный Прометей”. А в это время Прометея, укравшего у богов огонь для людей и научившего нас всем искусствам, будут мучить... – Нерон дружески обнял Сенеку. – И вот здесь я хочу с тобой посоветоваться, учитель. Сначала я задумал мучить согласно преданиям: соорудить на арене скалу, приковать к ней Прометея и так далее, по традиции. Но в скале сейчас есть что-то старомодное. Мучения Прометея должны быть жизненны. Поэтому я придумал: мы распнем Прометея по-современному, – он величественно указал на золотой крест, – на кресте! Грандиозно?! Ну, после распятия и моего чтения на глазах ста тысяч восторженных зрителей Прометей начнет терпеть свои великие муки... И тотчас деловито вступил Амур: – Гефест проткнет ему тело шилом железным. Потом дрессированный ворон будет клевать печень. Факел выхватил из темноты громадного ворона, сидевшего под крестом на цепочке. – И вот тут-то и возникает главное затруднение. – И Нерон совсем дружески обнял Сенеку. – Кого взять на роль Прометея? Назначить из них? – Нерон указал на подземелье. – Не тот эффект!.. Я ведь и сам-то пытался исполнить роль Прометея. Правда, всего лишь на сцене. Помню, надел огромные котурны, чтоб быть всех выше. И тут актер Мнестр – великий был актер – он... он... – Нерон замешкался и взглянул на Амура. – Перерезал себе вены, – напомнил Амур. – Ах, Мнестр, бедный... Вот этот Мнестр, – болтал Нерон, – мне и говорит: “Ты хочешь сыграть Прометея высоким, а он был великим”. Величие – вот ключ. Понимаешь, придется не только терпеть боль на глазах тысяч, но при этом еще оставаться богом – то есть терпеть мужественно, величаво... – И Нерон приник к лицу Сенеки. – Кто сможет? И на мгновение, на одно мгновение лицо Сенеки дрогнуло... И Нерон засмеялся и, оттолкнув Сенеку, продолжал болтать, болтать: – Кстати, о богах... Я совсем забыл главную живую картину Нероний – это когда в цирке появляется земной бог – я! И Нерон вскочил в золотую колесницу. И ударил бичом. Амур взял сенатора под воображаемые уздцы. И колесница с Нероном медленно тронулась по арене. – Римляне от всей души приветствуют своего цезаря согласно установленному сенатором регламенту! – провозгласил Нерон и хлестнул бичом сенатора. – Когда цезарь вступит в цирк, – пронзительно закричал сенатор, – с первой трибуны прокричат шестьдесят раз: “Цезарь, да сохранят тебя боги для нас!!!” И сенатор, с трудом волоча золотую колесницу, безостановочно заорал: – Да сохранят тебя боги для нас!!! – Ну полно... полно, – говорил Нерон, скромно отмахиваясь рукой от приветствий. Сенатор послушно замолчал. – Продолжай, идиот, – прошептал сквозь зубы Нерон. И сенатор завопил с прежним воодушевлением: – После чего с другой трибуны прокричат: “Мы всегда желали такого цезаря, как ты!!!” – сорок раз! А потом со всех трибун вместе: “Ты наш цезарь, наш отец, друг и брат. Ты хороший сенатор и истинный цезарь!!!” – восемьдесят раз. Нерон ласково кланялся пустым трибунам. Амур аплодировал. Венера, будто в экстазе, подхватила овации. – Да... да, – шептал Нерон. – И вот тут-то начнутся аплодисменты. Ах, как я люблю аплодисменты! Ты не актер, Сенека, не понять тебе эту радость оваций! Ах, ласкающий самое сердце звук! Ну а потом... Теперь Нерон сидел в императорской ложе. Сенека по-прежнему стоял внизу на арене. Венера и Амур бесконечно аплодировали, а сенатор, запряженный в колесницу, вопил свои приветствия. – Да, да... – счастливо смеялся в ложе Нерон. – Я занял свое место и все вслушиваюсь, вслушиваюсь в эти сладостные звуки... И вот тут ко мне подходят... точнее, должны были подойти... четверо. Четверо твоих несравненных мудрейших друзей: сенатор Антоний Флав, консул Латеран, сенатор Пизон и поэт Лукан. А я все млею от оваций. И тогда сенатор Пизон в поклоне обнимает – точнее, должен был обнять – мои колени. А в это время великий Лукан передает мне их послание. Я, наивный человек, разворачиваю свиток, читаю. – Нерон развернул воображаемый свиток. – И тогда консул Латеран наваливается на меня сзади, хватает за руки. А сенатор Антоний Флав, твой четвертый друг, бьет меня ножом в сердце. – И Нерон выхватил нож из-под золотой тоги. Сенатор в ужасе заржал и поволок прочь по арене золотую колесницу... В одно мгновение Нерон был на арене. Он схватил за горло сенатора. – Нет, – вопил Нерон, – ты больше не Цицерон!! Ты вновь ублюдок – сенатор Антоний Флав, решивший убить своего цезаря! Ну, покажи нам, как ты хотел это сделать! – В бешенстве он засовывал нож в руки сенатора. – Коли меня! – Он разорвал на себе тогу. – Ну, бей меня! Никого нет! Только Сенека! Ваш друг Сенека, которого вы мечтали сделать правителем Рима! Он тоже поддержит! пристукнет сзади ученика!.. Ну, смелее, мразь! – визжал Нерон, подставляя грудь под нож. И тогда сенатор упал на колени и отбросил нож в сторону... Заржал. – И это современный Брут, – усмехнулся Нерон. – О жалкий век! – И совершенно спокойно обратился к Сенеке: – Вчера на рассвете мне донесли о заговоре. Как ты думаешь, что сделал я, учитель? – Я несведущ в подобных делах, и мне не отгадать, что сделал Великий цезарь, – невозмутимо ответил Сенека. – Самым естественным было бы всех их за решетку, – радостно предположил Амур. – Да, так поступили бы все прежние цезари, – благосклонно улыбнулся Нерон. – Но не я. Я знаю свой век. В наше время не нужно усилий: достаточно сделать так, чтобы заговорщики сами узнали, что заговор раскрыт. Ну, в прежние времена, конечно, сразу бы что-нибудь предприняли: выступили бы первыми или попросту сбежали. Но не ныне!.. Ныне они заперлись в своих домах и начали ждать, подставив шеи под приближающийся топор. Они улеглись в своих роскошных ваннах и позвали хирургов. Ты свидетель, Сенека: я только посылал к ним трибуна! И они поспешно резали свои тела, не забывая угодливо завещать имущество мне – своему убийце! Чтобы я не преследовал их жалкое потомство. – И он приблизил безумные глаза к глазам Сенеки. – Потому что этим городом давно правлю не я и не великие боги... А страх! И в этом городе страха давно перевелись люди. Осталось только мясо и кости людей. – Он засмеялся и объявил: – Мясо и кости сенатора Флава! И сенатор, захлебываясь слезами и страхом, пополз к ногам Нерона... – Когда его схватили... палач в ожидании прихода моего верного Тигеллина выложил перед ним свои орудия. Ну, что он там выложил? – И Нерон шаловливо-величественно поднял с арены кол. – Вот эта штучка так легко дырявит тело. И, пройдя насквозь, сладко щекочет гортань... – Нерон шутливо подбросил ногой кверху “зажим”. – А эта – с хрустом давит суставы... И мясо и кости сенатора Флава обнимали мои колени, умоляя сделать с ним что угодно, только не отдавать его Тигеллину! Я смилостивился. Оставил его в живых, превратив гордого сенатора в ржущего жеребца. Но не все ли равно, как называться мясу и костям?! Вот те, с кем ты был в заговоре, учитель! Что молчишь? – истерически, почти рыдая, кричал Нерон. Амур подскочил к Сенеке с ворохом свитков. Он тыкал ему в лицо свитками. А Нерон продолжал орать: – Это твои письма! У всех заговорщиков мы нашли твои письма! Где ты поливал грязью своего цезаря! – Он задыхался и вопил, уже обращаясь к Амуру: – Он писал их к некоему Луцилию! – Думал замести следы, старая лиса, – визжал Амур. Нерон схватил Сенеку за горло: – Ты был с ними в заговоре? Отвечай! Отвечай!.. Мясо и кости Антония Флава – на очную ставку! Сенатор попытался уткнуться лицом в опилки арены. Но крохотный Амур рывком за волосы поднял огромную голову сенатора. – Он был с вами в заговоре? Ну, Цицерон! – кричал Нерон, избивая сенатора бичом. – Этот Сенека... старая рухлядь, которую я осыпал благодеяниями... хотел меня убить? Сенатор молчал. – Позвать Тигеллина! – завопил Нерон. И тогда, задыхаясь, в слезах, сенатор заржал. – Все кончено, Сенека! Тебя уличил твой друг – мясо и кости сенатора Флава! Амур захохотал... И Нерон вдруг улыбнулся, обращаясь к Амуру: – А все делал вид: дескать, не умею играть в метаморфозы. А сам еще как играл! Творил втихую превращение учителя в убийцу своего ученика... Но ты забыл, тварь, что я земной бог... И метаморфозы – это мой удел! И я превращаю тебя, несостоявшийся убийца Сенека, в мертвеца Сенеку!.. Теперь ты понял, за что – моя плата. Точнее, первый взнос. Вся плата выяснится далее. Сегодня у тебя будет длинная ночь, Сенека. Самая длинная в твоей жизни... И Сенека ответил по-прежнему невозмутимо: – Я благодарю тебя за плату, Цезарь. – И еще поблагодари меня за то, что я не забыл твою постоянную дурацкую заботу о том, что скажут о тебе потомки. Именно поэтому я придумал эту идиотскую величественную смерть в ванне среди учеников! Остальное дополнит легенда. – И за это я благодарю тебя, Великий цезарь, – сказал Сенека. – Как он показывает нам, – засмеялся Нерон, – что не боится смерти! Ах, Сенека, – он обнял учителя, – я часто наблюдал смерть и скажу: одно дело – представлять смерть, и совсем другое – умирать. Особенно как умирают в наш просвещеннейший век. – И Нерон, уткнувшись лицом в лицо Сенеки, бормотал безумно: – Вот придет Тигеллин... Тигеллин – великий ученый... Он открыл закон... И вдруг Нерон наотмашь ударил Сенеку по лицу. Старик вскрикнул, но тотчас спохватился. И вновь спокойное гордое лицо Сенеки глядело на Нерона. Нерон усмехнулся: – Прости, учитель, но ведь промелькнуло, не правда ли? Но это только начало страха... А если с тебя сорвут одежду? Одним движением Нерон бросил старика на колени. И Амур ловко закрепил его голову в деревянных тисках. – Зажмут твою голову до хруста, – яростно шептал Нерон, усевшись на корточках рядом с Сенекой. – И обнажат твою тощую задницу! Ну какой может быть героизм в такой позе? Одна боль и стыд. Спроси у Цицерона... И опять, Сенека, опять у тебя промелькнуло... Нет, ты не виновен в этой своей слабости, просто повторяю: есть закон пытки. Его открыл наш верный Тигеллин. Звучит он так: каждый человек, обладающий богатством и почетом, обязательно не выдержит унижения и боли плоти. И чем больше были его достояния и права, тем скорее. А ты у нас великий богач, один из самых уважаемых людей. Нет, Сенека, вопрос не в смерти, а в том, как наступит смерть... – засмеялся Нерон и поднялся. Амур освободил голову Сенеки. Нерон помог Сенеке встать и благодушно закончил: – “Но мы все исследуем” – как любил говорить мудрец Сократ, которым ты перекормил меня в детстве. И только тогда я расплачусь с тобою... Но придется торопиться, чтобы все успеть к приходу Тигеллина. Ведь нам определять, а ему – исполнять плату... За дело! Амур церемонно подошел к Сенеке с золотым кубком в руках. И, поклонившись, высыпал из кубка ему на голову множество свитков. – Это и есть, – усмехнулся Нерон, – твои письма к Луцилию. Точнее, выдержки из них... Я составил из твоих писем краткий итог... как ты учил меня когда-то... Амур наклонился, поднял с арены свиток. И сунул Сенеке. – Прогляди... Это твои слова? – спросил Нерон. Сенека, как обычно, невозмутимо проглядел свиток и бросил его на арену. – Это мои слова. – И отлично, – сказал Нерон. – Сейчас ты прочтешь все это вслух. Ну а мои ребята... И тут Амур вынул из темноты золотую кифару. Наигрывая на кифаре, Амур – какой-то вдруг угловатый, странный – надвигался на Сенеку. – Что с ним?! – в изумлении воскликнул Нерон. – Неужто?! Да это метаморфоза!.. Свершилась! Сенека, ты узнал? Это он – мой бедный братец Британик, которого я... Смотри, какой худенький, слабенький... с лицом юного бога... Помнишь, как он прелестно пел – мой сводный брат Британик? И Амур запел. – Говорят, я был влюблен в него и даже склонил его к греху, – причитал Нерон, лаская Амура. – Все сплетни! Он опять с нами – Британик живой! Британик! Британик! – звал Нерон. – Неро-он! Нерон! – отвечал Амур. И оба они смеялись. И, радуясь встрече братьев и тоже смеясь, Венера пошла по арене к Сенеке, вся какая-то новая – величественная, недоступная. – О боги! И с ней – метаморфоза!.. Ты узнал ее, Сенека? Это целомудренное тело? Вспомнил?.. Как она была чиста! И не потому, что неопытна, а потому, что волей победила свои греховные женские наклонности. Ну?! Ну, это же моя жена! Моя бедная Октавия! Ты сам говорил, что она вылитая богиня Веста! Бедная Октавия, я ведь ее... тоже... Октавия! – кричал Нерон. – Октавия! Ты опять с нами! И вдруг Венера расхохоталась. И разом ее походка изменилась, и бедра начали гулять. Она теснила Сенеку в греховном танце. – Нет, это уже не Веста! – вопил Нерон. – Это метаморфоза!.. Смотри, праведник, я провожу линию вдоль ее спелой груди... живота... стройных полноватых ног... Получилась волна! Та самая сладострастная волна, из которой она родилась! Да, это – Венера, полная желания. Это она – моя мама! Ты сам всегда сравнивал маму с Венерой. Я сразу это вспомнил, когда увидел маму нагую со вспоротым животом... Сенека, к нам пришла мама! Мамуля, которую я тоже... Мама! Мамочка! Да, да, они все с нами, Сенека!.. Как прежде. Из подземелья раздались крики. – Ну конечно... Мы забыли об этих... Нерон поволок Сенеку в центр арены. И наклонил его голову к решетке. В подземелье веселье достигло апогея. Дым благовоний смешивался с копотью масляных ламп, блестели нагие, умащенные тела. Люди валялись на мраморном полу, отяжелев от вина, храпели на ложах, занимались любовью – все это в гоготе, в пьяных криках, стонах... – Эти лежат на шлюхах, жрут, пьют и орут, – зашептал Нерон. – Эти и есть толпа... точнее, великий римский народ, который нас с тобой окружал все эти годы. Теперь, по-моему, собрались все. Можно начинать. Ну естественно, роль Нерона буду играть я... Что ты уставился? – Я не понимаю, Цезарь, – сказал Сенека. Нерон усмехнулся: – Помнишь, ты рассказывал мне в детстве историю, как умирал великий цезарь Август? Он собрал друзей, поправил прическу, старая кокетка, и спросил: “Как я сыграл комедию жизни? Если хорошо, похлопайте на прощание. И проводите меня туда аплодисментами...” Так и мы с тобой сейчас... в ожидании Тигеллина... сыграем комедию нашей жизни... Это нужно тебе, чтобы уйти, и мне, чтобы с тобой сполна рассчитаться. И быть может, проводить тебя туда аплодисментами. Да здравствует театр! Понятно, роль Сенеки будешь играть ты. Для этого я дал тебе твои письма... – Кто же отважится сказать, хорошо ли мы сыграли комедию жизни? – спросил Сенека. Нерон подошел к огромной золотой бочке. За длинные седые волосы он вытянул из бочки человека. Лицо старика с печальными глазами смотрело на Сенеку в свете факелов. – Судья в бочке, – усмехнулся Нерон. – Бочку прислал мне с письмом префект Ахайи для завтрашнего, прости, уже сегодняшнего представления. Он пишет, будто этой бочке четыре сотни лет и она всегда стояла на торговой площади Коринфа. Уверяет, что в этой бочке когда-то жил сам Диоген... И с тех пор уже четыреста лет она не пустует: в ней всегда обитает какой-нибудь мудрец... О мудрости вот этого старца ходят легенды. Как тебя зовут? – спросил Нерон старика в бочке. – Отойди, пожалуйста, ты заслоняешь мне солнце, – ответил старик. – Но это сказал не ты. Тот, кто произнес это, звался Диогеном, – усмехнулся Нерон. – Так было, брат, – ответил старик. – Меня следует называть Великий цезарь, – сказал Нерон, легонько ударив его бичом. – А как зовут тебя?.. – Диоген, – ответил старик. – Перестань паясничать! Как зовут тебя?! – закричал Нерон, избивая старика бичом. – Я боюсь, ты убьешь его, Цезарь. И все оттого, что плохо освоил мои уроки. Ты забыл, что было много Диогенов. Тот, который первым поселился в этой бочке, видимо, именовался Диоген Синопский. Во всяком случае, я вижу буквы на бочке. Те, кто наносил позолоту на бочку, пощадили эту старую надпись: “Превыше всего – ни в чем и ни в ком не нуждаться”. Я когда-то рассказывал тебе, – продолжал Сенека спокойным, ровным голосом учителя, – у Диогена Синопского не было ничего, кроме плаща, палки и мешочка для хлеба... – Ты сказал! – улыбнулся старик. – Но сначала он имел еще и кружку, брат. Пока однажды не увидел мальчика, который черпал ладонью воду из родника. И Диоген воскликнул: “Сколько лет я носил с собой эту лишнюю тяжесть!” Вот тогда-то он и выбросил свою кружку... – Ну а потом был Диоген Аполлонийский, выходец с Крита, Диоген Вавилонский, Диоген с Родоса... Так что и он вполне может зваться этим же именем, – закончил Сенека. – Какой же ты по счету Диоген, старик? Какое у тебя прозвище? – усмехнулся Нерон. – Я с радостью тебе отвечу, брат. Ударом бича Нерон прервал старика. – Великий цезарь... – поправился старик, застонав от боли. – Все Диогены подновляли эту надпись на бочке. Я “Диоген первый, отказавшийся сделать это”. Потому что нуждаюсь во всем. И еще меня называют “Диоген, никогда не покидавший своей бочки”. – И почему тебя тянет в это уютное гнездышко? – Я не могу передвигаться, брат. И снова последовал удар бича, и снова старик поправился: – Великий цезарь. У меня перебиты суставы, я могу только ползать. – Почему ты упорно зовешь меня братом? – Потому что все люди – братья. Оттого они все нуждаются друг в друге... – Так вот: я, твой брат, Великий цезарь, открою тебе, как ты будешь именоваться отныне “Диоген последний”. Потому что в этой бочке никого и никогда больше не будет. – Так не может быть... – улыбнулся старик. – Ее сожгут сегодня на рассвете... Ну а пока, Диоген последний... пока ты еще в бочке... смотри в оба! Сейчас ты увидишь великую комедию... Твой брат цезарь примет в ней участие и твой брат Сенека тоже. Согласись, не каждый день увидишь подобных актеров. Ну как, учитель, ты согласен на такого судью? – обратился Нерон к Сенеке. – Как повелит цезарь. – Тогда начинай. Читай свои письма... Ты прости, я осмелился убрать из них кое-какие длинноты. Ты пишешь красиво, но старомодно. А мы живем в торопливый век... Но, конечно, ты волен все восстановить в своем чтении. Ведь это ты играешь Сенеку! Сенека задумался. А потом медленно раскрыл свиток и бесстрастно, будто читая чужое, начал: – “Ты спрашиваешь, Луцилий, как я сделался воспитателем цезаря? Начну по порядку. Цезарь Нерон родился в Акции в восемнадцатый день до январских календ...” С диким воплем Нерон упал на арену к ногам Венеры. Голова его торчала между ног Венеры. Сенека в изумлении следил за ним. – Чего уставился? – засмеялся Нерон. – Это моя роль! Я рождаюсь! Девять месяцев в утробе матери я жил ее похотливыми гнусными мыслями. И вот – воля! Я есть! Сенека бесстрастно продолжал: – “Когда Нерон родился, его отец, прославившийся гнуснейшими злодеяниями, воскликнул: “От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия!..” Нерон усмехнулся. – “Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины, позволяла старому цезарю Клавдию пользоваться ее ласками”, – читал Сенека. ...Как видение, мелькнуло перед ним прекрасное женское лицо – и рядом одутловатое бабье лицо старика... – “Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого цезаря усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем. И я согласился”. ...Тихий кроткий мальчик целует руку Сенеки... – Ты много написал о моем роде, – усмехнулся Нерон. – За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия? – Я надеялся, Цезарь. – Ты надеялся! Что плод волчьей любви можно превратить в домашнего пса? – засмеялся Нерон. – Ты прав, Цезарь, это следует уточнить, – бесстрастно сказал Сенека. – Я думал тогда о Риме, о будущем государства. Я возмечтал воспитать юношу, уважающего сенат и наши древние законы! Который покончит навсегда со страшными временами прошлых деспотов – цезарей Тиберия, Калигулы и Клавдия. Душа моя жаждала уединения, но я отдал ее во власть суеты ради будущего Рима. – Благородно!.. Но мы все это проверим, не так ли? Продолжай, учитель... – “Однажды мать Нерона, Агриппина, – читал Сенека, – попросила меня привести к ней прорицателей-халдеев. Я привел. На ее вопрос о судьбе сына один из прорицателей ответил...” ...Старик с лицом Зевса с греческой скульптуры стоял в покоях императрицы. – Он будет царствовать, но он убьет свою мать, – сказал старик. – Пусть убивает, лишь бы царствовал, – шептала в ответ прекрасная женщина... – “И вскоре, подстрекаемая неистовой жаждой власти, Агриппина отравила старого цезаря Клавдия, чтобы возвести на престол сына...” – невозмутимо читал Сенека. И с воплем Нерон опять упал на арену. Он в судорогах катался по опилкам. В ужасе глядел на него Сенека. И, как собаки подхватывают лай, этот вопль тотчас подхватили люди из подземелья. Неистовые крики раздавались из-под земли. – Слышишь! Они кричат! Они уже поняли: мама убила Клавдия. Они убьют ее! И меня! Я боюсь! Я боюсь! – вопил Нерон. – Что ты уставился? – спросил он Сенеку, поднимаясь как ни в чем не бывало с арены. – Будто забыл, как я вопил тогда в страхе? И что ты мне ответил? Это не записано в твоих мудрых письмах. Но нам с тобой все нужно знать – для точной оплаты твоих трудов... Что ты сказал тогда? – “Не бойся, Цезарь, они кричат то, что всегда кричит римская толпа после смерти своих цезарей: “Цезарь Клавдий умер! Да здравствует цезарь Нерон!” – Но ты еще кое-что прибавил... Я жду! – “И запомни, – невозмутимо продолжал Сенека, – никто не убивал цезаря Клавдия. Это дурные слухи, которые всегда возникают после смерти властителей. Твой отчим отравился грибами – и все!..” Я сказал это, потому что ты, мальчик, не мог тогда понять всех отвратительных сложностей жизни. Тебя надо было успокоить. Ты успокоился, вышел к гвардейцам и произнес речь. – Ну-ну-ну! Я по-прежнему вопил. – И он вновь бросился на арену и закричал: – “Мать убила отчима! Я знаю, и все они знают! Я боюсь! Я не смогу сказать речь!..” Неплохо сыграно, не так ли? – расхохотался Нерон, поднимаясь с арены. – Великий актер Нерон!.. И что ты ответил мне, Сенека? Сенека молчал. – Да, ты промолчал, – усмехнулся Нерон. – И молча протянул мне написанную речь. И я понял: ты все знал! И написал эту речь заранее... Кстати, речь оказалась отличной. Речь – что надо! – И он взглянул на сенатора. – “Гвардейцы! Я, ваш цезарь...” – тотчас темпераментно начал сенатор. – Не надо! Все речи одинаковы, – усмехнулся Нерон. – Давай сразу – что они завопили после моей... то есть его речи? – “Цезарь Клавдий умер. Да здравствует цезарь Нерон!” – двадцать раз! “Мы всегда хотели такого цезаря, как ты!” – двадцать раз. “Ты наш цезарь, отец и брат! Ты великий сенатор и истинный цезарь!” – сорок раз! – кричал сенатор. – Да, да, – шептал Нерон. – Вот с этими воплями приветствий они несли меня в сенат. Я помню: белый страх... и ржание лошадей... И Сенека увидел: Нерон плыл на руках гвардейцев среди поднятых мечей и бронзовых римских орлов... – И я вышел из сената – цезарь, осыпанный всеми почестями. Только звание “Отец отечества” я отклонил. Чтобы все поняли, как скромен новый цезарь... Так мне посоветовал учитель Сенека... ловчила Сенека... Продолжай! И вновь Сенека бесстрастно читал: – “Ты спрашиваешь, Луцилий, правду ли говорят, будто я сочинил речь для цезаря? Нерон познал все тонкости эллинской философии, у него блестящая память – надо ли мне за него сочинять?” Нерон засмеялся. – Я хотел, чтобы нового цезаря любили в Риме, – глухо сказал Сенека. – И еще – ты не хотел, чтобы в Риме не любили тебя... – Продолжай! – ответил Нерон. И Сенека продолжал свое бесстрастное чтение: – “Я уверен: цезарь вырастет добродетельным юношей и уйдут в невозвратное прошлое страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия. И пусть слухи о сомнительных выходках молодого цезаря не лишены оснований – будем надеяться, что все это минет с возрастом. Хотя не могу не сказать с сожалением, что молодой цезарь поддается дурным влияниям. Особенно всех тревожит недавнее появление при дворе некоего Софрония Тигеллина...” При этих словах Амур изобразил совершеннейший ужас – и они с Венерой попятились в темноту. – Вот и пришел Тигеллин, – забормотал Нерон. – “Этот Софроний Тигеллин, – продолжал читать свиток Сенека, – недавно вернулся из ссылки... Он был отправлен туда еще в правление цезаря Клавдия за то, что обольстил юную Агриппину, мать Нерона. К общей печали, цезарь назначил Софрония Тигеллина, запятнавшего себя бессчетными пороками, начальником тайной полиции. И теперь имя Тигеллина постоянно на устах молодого цезаря”. Нерон засмеялся. – “Отмечу любопытную подробность: Тигеллин никогда не появляется на людях. Его нигде никто не видит. Он живет затворником в собственном дворце, ибо болен общей манией всех злодеев – постоянным страхом покушения на свою проклятую жизнь”. – Как интересно, – прервал Нерон. – Это твое письмо найдено у консула Латерана. Но ведь консул жил в Риме. Он знал о Тигеллине столько же, сколько и ты. Зачем же ты пишешь ему то, что он отлично знает? Сенека безмолвствовал. – Это не просто письма, – зашептал Нерон. – Ты писал их для потомков!.. Это твое оправдание, тщеславный учитель. Как я тебя знаю!.. Тебя так никто не знает!.. Продолжай! – “И все-таки я с верой гляжу в будущее, – спокойно продолжал Сенека. – Я надеюсь, что воспитание, которое получил цезарь, возьмет свое. Нерон перебесится – и Рим получит Великого цезаря. Главное уже достигнуто: Нерон желает стать первым цезарем, который вернет римскому сенату права и власть, отнятые Тиберием, Калигулой, Клавдием”. – Но Тигеллин сказал... – начал Нерон и остановился. – Кстати, кто представит Тигеллина в нашей комедии? Ты с ним так и не встретился? Он уставился на Сенеку. – Нет, Цезарь. – Ни разу?.. Ай-ай-ай! Столько лет живете в Риме бок о бок – и не сумели повидаться! Значит, роль Тигеллина может сыграть любой: Сенека не знает его лица... Амур выскочил из темноты: – Я – Тигеллин! – И он сделал свирепое лицо и расхохотался. – Скоро придет сам Тигеллин, – улыбнулся Нерон. – И с успехом сыграет свою роль. Так что спеши читать, Сенека. – “Главное – терпеливо и непрестанно объяснять Нерону, в чем он не прав. Недавно мы долго сражались с цезарем из-за его поздних возвращений и ночных бесчинств”. ...Нерон – в грязном рубище, в колпаке вольноотпущенника с компанией таких же переодетых знатных молодых бездельников. Они набросились на подвыпивших людей, выходящих из кабака. Они бьют палками беззащитных людей, топчут их ногами. Вопли, крики боли и хохот цезарской шайки. – Ну, немного побесчинствовал... – вздохнул Нерон. – Ну, попугал запоздалых горожан... Ну, убил двух-трех в драке... Разве лучше... если б они меня убили? Сенека печально посмотрел на Нерона. – Да, да, – сказал Нерон. – Вот так же укоризненно ты смотрел на меня тогда, учитель... И мать... А Тигеллин – никогда. Ах, Сенека, ты любил меня за власть, которую я дам тебе и римскому сенату. Мать – за власть, которую я ей уже дал... И только Тигеллин любил меня ради меня самого. Кстати, Тигеллин сказал... что мать повсюду объявляет: коли я по-прежнему буду бесчинствовать, а также следовать твоим советам в государственных делах, я перестану быть Цезарем! Она заменит меня братом Британиком... – Нерон помолчал и добавил тихо: – Я произнес все это... и посмотрел на тебя. И ты все понял... потому что трудно не понять взгляд волка... Что ты мне ответил тогда? Сенека молчал. – Точно! Промолчал, добродетельнейший из смертных!.. А потом мы встретились на дне рождения Британика. Как он пел в тот день... Амур с золотой кифарой в руках вышел из темноты. И запел... – А потом Британик захотел пить, – сказал Нерон. И Сенека вновь увидел всю сцену, как тогда со своего ложа. Предвкушатель поднес Британику горячее питье. Британик отпил глоток и попросил остудить. Предвкушатель, усмехаясь, долил в питье воду и поднес кубок Британику... На арене Нерон протянул кубок Амуру. И Амур выпил – до дна... – А мы с тобой продолжали нашу беседу, учитель. И конечно, о добродетели, как всегда. Ты закончил тогда книгу, написанную специально для меня, – “О долге цезаря”. В тот вечер ты читал мне начало. Ну, вспомни свои слова! И тогда вернется моя цветущая юность! Ах, это возможно только в театре! Спешите видеть: величайший артист Нерон и артист Сенека играют сегодня Комедию жизни! – И добавил строго: – Я жду! И Сенека, стараясь оставаться невозмутимым, начал: – “Сила цезаря – в его умении служить своему народу!” Нерон одобрительно кивал, и Сенека продолжал: – “И чтобы страшные ушедшие времена Тиберия – Калигулы – Клавдия никогда не повторились, цезарь обязан научиться уважать человека. Отныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!” И тогда раздался вопль Амура. Амур упал на арену и в муках и судорогах катался по сверкающим опилкам. – Да! Да! – сочувственно сказал Нерон. – Все произошло при этих замечательных словах... Амур затих. – Мертв? – в ужасе прошептал Сенека. Нерон засмеялся: – Но Британик был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата – зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни. – Я не хочу умирать!.. Я не хочу! – закричала Венера. – Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика... Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона: – Я боюсь! Я не хочу! – Ну – точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека... А мы займемся уборкой тел. И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура. И вновь бесстрастно читал Сенека: – “Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, – и он благодарен тому, кто дарует этот мир... Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!” – Я не хочу! Я не хочу! – ползала по арене Венера. – “Ты пишешь, – продолжал невозмутимо Сенека, – что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы... А вспомни страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия!” – Как я люблю эту твою присказку, – улыбнулся Нерон. – “Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия”. – Но Тигеллин сказал... – начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. – Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат – ее жертва! И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: “А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!..” – И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? – спросил Нерон. – Я боюсь! Боюсь! – кричала Венера. Сенека молчал. – Да... промолчал, опять промолчал, все прочитав в глазах волка... Бедная мама, ты помнишь, как это было. – Не надо! Я не хочу! Я боюсь! – визжала Венера. – Успокойся, шлюха, – усмехнулся Нерон. – Я не видел, как убивали маму... Мама! Я ее любил. Презирал, боялся – и любил!.. И когда ты молча согласился на ее убийство – вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну – кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла... Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь – осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме... Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? – И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал: – Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!! Сенека глухо начал: – Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления – самый благородный... – Ах, как мудро! – Путь подражания – самый легкий... И путь опыта – самый трудный. – Да... Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои. ...И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию: – Бей в чрево, которое его выносило. Движение руки с мечом – и последний вопль... – Не надо, – вопила на арене Венера. – Я боюсь! Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал: – Мама... Бедное чрево... Я убил маму... Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями. – Мама... Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня! – Замолчи, Цезарь! – А ты опять не выдержал, – засмеялся Нерон. – Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею... и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести... Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они... как и ты... молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца? – Ты – сказал?.. – ответил старик в бочке. – Не понял! – усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом. – Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, – сказал Сенека. – Он считает, что видимый мир – это всего лишь наше испытание... – Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал... И мы учтем это, определяя твою плату, – усмехнулся Нерон. Из подземелья неслись негодующие крики. – Ты слышишь, Сенека? – взвизгнул Нерон. – Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах! Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены. – Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! “Я боюсь!” – Нерон засмеялся. – Так я вопил тогда. Он взглянул вниз – сквозь решетку. Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу. – Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, – усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру. Амур бросился в темноту – исполнять приказание. – Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. – Нерон уже обращался к Сенеке: – И что ты мне ответил тогда? – “Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, – спокойно сказал Сенека. – Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь”. Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь: – “Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить великий сенат... Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим – пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина”. – Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь! Сенатор завопил: – “Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!” – десять раз. “Мы всегда желали такого цезаря, как ты!” – десять раз. “Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!” – двадцать раз... Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и отечества! Из подземелья уже раздавались восторженные крики. – А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники... – И он обнял Сенеку. – А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Поппеей Сабиной... Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму – ну совершеннейшая Венера. – И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее – другой рукой. – Прекрасная Поппея... Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию... Кстати, Тигеллин сказал... – Октавия была прекрасная женщина! – тихо сказал Сенека. – Да, да, ты всегда любил Октавию... Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят – убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо... И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком – нужно умереть... Читай! Сенека невозмутимо читал свиток: – “Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, – но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина – и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона... Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим”. Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи. – Ну продолжай, Сенека... – шептал Нерон. – “Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. С утра пораньше под моим окном здоровые – шумно занимаются гимнастикой, больные – стонут, служители – с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера – там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы недолго носят на курорте в Байях свои пояса верности... Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем – мы только прячемся в природе! Ибо дух наш – вечен... Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками – проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!” – Но Тигеллин сказал, – нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, – я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей... – О боги! – прошептал Сенека. – О тело Поппеи Сабины! – улыбался Нерон, все лаская Венеру. – Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это – для блеска кожи... С кусочками мастикового дерева во рту. Это – чтобы дыхание ее благоухало... И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук. – Она не пускает меня на ложе! – завопил Нерон. Венера смеялась. – Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия? Венера хохотала. – Какая мука! – И Нерон зашептал Сенеке: – Но Тигеллин сказал... И тотчас Венера приникла к цезарю. – Гляди, учитель, она сразу стала веселой... счастливой... моя Поппея Сабина... Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет! – “Луцилий! – Сенека по-прежнему старался читать бесстрастно. – Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев: по приказанию цезаря убита добродетельная Октавия”. Венера смеялась, Венера ворковала... – О счастье! О радость! – кричал Нерон. – Поппея дозволила себя ласкать. О ласки Поппеи Сабины! Ну читай, читай! Ей так нравится это твое письмо! – “Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах, – монотонно читал Сенека. – Но от страха ее кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно: она была виновна в том, что цезарь желал жениться на Поппее Сабине...” Нерон ударил бичом. Сенатор заржал и яростно завопил: – Сенаторы! Великий цезарь уличил свою жену Октавию в прелюбодеянии с жалким рабом и в заговоре против сената... “Да здравствует цезарь! Да сохранят тебя боги для нас!” – тридцать раз. “Мы всегда желали такого цезаря, как ты!” – тридцать раз. “Ты наш отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!” – шестьдесят раз. Он заржал и замолк. Сенека неподвижно стоял на арене со свитком в руке... Нерон бесстыдно ласкал Венеру. – Смотри, Сенека, весь мир в этих влажных губах... – шептал Нерон. Венера смеялась, отвечая на ласки Нерона. – Как она льнет... Неужто этот смех... эти крутые бедра... не стоят холодной крови худосочной Октавии? Венера заливалась счастливым смехом. – Как она счастливо глядела тогда на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век: быстро стали ездить колесницы! Только убили – и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде... О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило! Торжествуя, смеялась и Венера. – Как я люблю радость на человеческом лице... Человек смеется – ему кажется, что он распоряжается своею судьбою... – шептал Нерон. И, лаская Венеру, он вынул нож из-за ноги и нежно щекотал ее этим ножом. И, откликаясь на эту странную ласку, Венера смеялась, смеялась, смеялась. И когда смех ее стал безудержным, безумным – Нерон ударил ее ножом. В сердце. Без стона Венера упала навзничь, на арену. – А этот смех был последним, – сказал Нерон. Сенека в оцепенении глядел на застывшую в сверкающих опилках Венеру. Нерон улыбнулся. – Каждый раз ты так смешно пугаешься, будто впервые видишь убийство. – И Нерон потащил Венеру за ногу, как куклу, прочь с арены. – Понимаешь, Поппею надо было убить... Римский народ ее ненавидел. А ты учил: цезарь должен думать прежде всего о благе народа... Кстати, это убийство единогласно одобрил наш сенат. – “Да здравствует цезарь!” – тридцать раз. “Мывсегдажелалитакогоцезарякакты!” – тридцать раз. “Тынашотец-другибраттыхорошийсенаториистинныйцезарь!” – восемьдесят раз! – вопил сенатор, страшно, без пауз. – Это не речь! – зашептал Нерон в восторге. – Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони... Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно! Из темноты выскочил Амур. – Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь... – Он прав, – сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. – Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? – Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: – “Вчера убит сенатор Цезоний Руф...” Ну, это ясно! “Вчера удавлен консул Корнелий Сабин...” “Вчера убит Децим Помпей...” Как скучно! “Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью – вещь удивительная по нынешним временам...” “Вчера умерла Поппея Сабина...” Как я любил мою Поппею... Как я страдал... Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки... Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату. – “Говорят, что Поппея, – невозмутимо начал Сенека, – с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре. И тогда цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на цезаря продолжалось... В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!” – Дальше... дальше, – торопил Нерон, в нетерпении разгуливая по арене. – “Ты пишешь, Луцилий, что мой родственник, великий поэт Лукан, прославляет цезаря...” – Так! Так! – усмехался Нерон, торопя чтение. – “Тебе трудно его понять, Луцилий, ты далек от власти. Лукан, напротив, к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет цезаря, тотчас становится подозрительным – и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая тень Тигеллина!” – Браво! Дальше! – “Ты спрашиваешь, Луцилий, долго ли продлится это страшное время? Я отвечу: пока жив цезарь. Цезарь же молод, поэтому для нас это время – навечно. Как удачно сказал некто о цезаре и нашем времени: “Комедиант, играющий на кифаре...” – Вот!!! – закричал Нерон. – И кто же этот “Некто”?.. Сенека молчал. – Ты оберегаешь его, – усмехнулся Нерон. И уставился на сенатора. – Кто поверит, что недавно он был храбр, грозен?.. А ныне жрет овес в стойле... А ну-ка, повторяй, Цицерон, что ты сказал обо мне, когда тебя звали Антоний Флав?! И сенатор заржал, упав на колени. – Он разучился говорить! – хохотал Нерон. – Я приду ему на помощь и повторю то, что он говорил тогда о тебе, – сказал Сенека. Размеренно, неторопливо он произнес: – “Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств, спокойно разгуливает без охраны по Риму и вот уже второй десяток лет стоит во главе государства. Что из того, что он истребил лучших людей? Чернь развлекается и, главное, сыта. Что стало с римским народом, который за сытость соглашается жить в крови и позоре! Подлое время!” Я же добавлю от себя так, Луцилий: о жалкая толпа, не думающая о будущем... И когда падет Великий Рим... а Рим падет... Они проклянут не тех цезарей, которые превратили Рим в гнойную опухоль, а того последнего, жалкого и невинного властителя, при котором разразится катастрофа!” Сенека замолчал. Молчал и Цезарь. – Вот и окончилась Комедия жизни. Ты прочел все, учитель, – сказал наконец Нерон. – Ты утверждал, Цезарь, – усмехнулся Сенека, – что составил итог из моих писем, отнятых у мертвецов. Но ты попросту сократил одни письма и соединил с другими. И получилось последовательное течение нашей жизни, не более. А итог нужен, ты прав. Я твой учитель, я приду к тебе на помощь. – И, помолчав, Сенека начал: – “Луцилий, вчера я вспомнил свои письма к тебе. Как стыдно! Неужто совсем недавно я был таков? Что делать философу во всей грязной каше? Нет, покой, только один покой дает нам возможность размышлять об истине... А так ли поступает Цезарь, и кого они еще убьют вместе с Тигеллином – не все ли равно? Думай о настоящем. Будущим распорядишься не ты”. Нерон засмеялся. – “Ты пишешь, – продолжал Сенека, – что вчера еще кого-то убили... Мне его жаль. Но если бы они его не убили – разве итог его жизни был бы иной? Нет, Луцилий, смерть поджидает всех: и нас, и палачей наших. Всем придется сбросить эту временную телесную оболочку, чтобы вернуться в дом свой. С восторгом я ощущаю, как старость проникает сквозь оболочку моего тела, ведя за собой вооруженную смерть. Близится дом... И я не позволю скорби исказить открывшуюся мне гармонию”. Крики, вопли неслись из подземелья. Нерон хохотал. А Сенека невозмутимо продолжал: – “Достичь гармонии трудно, но достичь ее среди стонов и крови – во сто крат труднее... Будем же думать не о теле, которым легко распоряжаться властителям мира, но о душе и вечности, им неподвластной. Тогда до конца постигнешь слова древних: “Кто борется с обстоятельствами, тот поневоле становится их рабом”. На прощание прими от меня в дар слова философа: “Мы учим не терять”. А нужно учить: “Будь счастлив, все потеряв”. И еще: “Все заботятся жить долго, но никто не заботится жить правильно”. – Прости... – задыхаясь, сказал Нерон. – Очень смешно... Ты так важно читал о гармонии... среди горы трупов... Гляди... лежат... повсюду: мама... Поппея... Октавия... там Британик... А это – Лукан, Пизон... Там – актер Мнестр... Тысячи!.. ...И Сенека увидел: бесконечные ряды белых ванн, уходящих во тьму. И руки с перерезанными венами. И капала кровь... – А над нами, – продолжал хохотать Нерон, – ты читаешь итог – как финал высокой трагедии. Опомнись, учитель! И подумай: величайший моралист воспитал величайшего убийцу... Да это комедия, Сенека! Смешная до колик! – Но я учил тебя любви! – закричал Сенека. Впервые за долгую свою жизнь он кричал: – Только любви! С детства! – Ты учил меня лжи, – усмехнулся Нерон. – А на-учил – ненависти... К благопристойным словам, к жалкой вашей морали!.. Но я открою тебе тайну: я давно отвергаю ваш мир! Благонамеренный, сытый мир! Знаешь ли ты, старик, как становятся богом? Я рос как все смертные: заброшенный мальчик, жаждавший любви. Как я хотел, чтобы ты любил меня, мой учитель. И ты говорил, говорил, что любишь. Но я уже тогда знал: лжешь! Любовь – это солнце! А ты – ледяной старик. Нет, ты любил не меня, а свое орудие... свою будущую власть! Как я мечтал о любви матери... И вот однажды не вовремя я зашел в ее покои. Я увидел ее бесстыдные голые ноги... Обольстительное лицо женщины вновь возникло перед Сенекой... и потная спина мужчины на ложе... – С ней был Тигеллин, – шептал Нерон, – а я глядел, глядел на ее лицо. И не мог наглядеться! Она не сразу увидела меня. Наконец – увидела! И вопль! Ненависть! В тот день я понял: моя мать меня не любит. Но я уже не мог забыть – яростное солнце на запрокинутом женском лице! Так я узнал, какое лицо бывает у женской любви... Я захотел этой любви – к себе. Я заговорил с тобой, учитель, о любви женщины. Ты сказал: женская любовь дешева, ее можно купить и тем преодолеть, чтобы очистить душу для подлинной духовной любви, а потом как-то незаметно... ...Рука Сенеки вкладывает золотую монету в тщедушную ручку мальчика... – Ненавидя твое благопристойное “незаметно”, я побежал к той, которая должна была дать мне солнце! Она дала мне торопливые содрогания и стыд! Но я не мог жить без любви! Я видел, в какой восторг повергает толпу пение и игра на кифаре. И я научился играть и петь. Но недостаточно, чтобы меня за это любили. Я пришел в отчаяние: мне не познать солнца!.. Но вот однажды я увидел ее. Это была подруга матери. Она шла темными коридорами дворца, величавая богиня с гордым лицом. И тут мне пришла в голову мысль... На следующий день... ...И Сенека увидел женщину в алом пурпуре в темном переходе дворца. Из-за колонны навстречу ей шагнул юноша. И смертный ужас на лице женщины, когда она увидела нож. – И, угрожая ножом и позором, – шептал Нерон, – я заставил ее... богиню... отдаться! И... и вот тут... в проклятиях... в ее содроганиях, слезах... в ее ненависти я ощутил... Это было солнце... Но совсем другое... И я с трудом удержался, так мне хотелось заколоть ее... от восторга! И вот тогда-то я понял: когда орел когтит добычу, то в муках плоти, трепещущей в когтях, рождается... да, да – тоже любовь! Но ни с чем не сравнимая – любовь казни! Любовь жертвы к палачу! – Нерон был в безумии: глаза сверкали, срывался голос. – И когда Британик упал замертво, я вновь почувствовал... Я смотрел на всех вас: гордая мать и лгущий учитель – все вдруг соединились... Моя воля простиралась безгранично – и все ваши воли лежали ниц! Кто раз вкусил эту беспредельность своей воли, тот может идти только вверх! Вверх! Вверх! Я дышал воздухом гор. Там нет смертных. Кто раз познал, что такое быть богом... Кровь! Кровь! Все мало!.. И весь римский народ для меня как та женщина, которую я насиловал с ножом в руках! Однажды я сожгу этот ваш Вечный город и прокричу свое проклятие! – Довольно! – закричал Сенека. – Опять трагедия, – смеялся Нерон, – а мы договорились: играем комедию! И он ударил бичом. И с визгом и хохотом вскочили с арены Амур и Венера... Гогоча, дьявольскими прыжками понеслись они вокруг Сенеки. – Комедия! – хохотал Нерон. – В комедии все шиворот-навыворот: мертвые оказываются живыми, а ты, живой, мертв! – Я не хочу жить! Зови Тигеллина, – сказал Сенека. – Ты прав. Время настало: пусть придет Тигеллин! – ответил Нерон. – Я слышу шаги Тигеллина! – закричал Амур. И бросился во тьму. И тотчас попятился назад в ужасе. – Тигеллин идет! Дорогу Тигеллину... И все застыли. В наступившей тишине Нерон спросил еле слышно: – Он здесь? – Он – здесь! – ответил Амур. – Как он страшен. Я боюсь, – шептал Нерон. – Опустите веки Тигеллину! Почему ты молчишь, Сенека? Почему ты не смотришь на Тигеллина? – И Нерон схватил Сенеку за горло. Белые от бешенства глаза уставились на старика. – Ты видишь Тигеллина? Видишь Тигеллина, старый ублюдок? – Не вижу, Цезарь, – прошептал Сенека. – Как странно, девочка моя, – обратился Нерон к Амуру, – наш Сенека не видит Тигеллина. Что ж ты теперь будешь делать... не увидев Тигеллина? Как без него тебе жить? Точнее – умирать? И наступило молчание. – Тигеллина нет?! – прохрипел Сенека. – Комедия, учитель: Тигеллин явился в Рим сразу после смерти Клавдия, но пробыл в Риме одну ночь – Тигеллин был удавлен на рассвете, я не простил ему маму. Ты ведь знал, Сенека, что его нет... – шептал Нерон. – И я знал, что ты знаешь. Я ведь для нас его придумал. С Тигеллином нам было удобно... обоим: мне – убивать, тебе – оправдывать убийства. Тигеллин был единственной возможностью идти об руку убийце и святому... Но завтра тебя не станет, Сенека. Зачем мне без тебя Тигеллин! Я осчастливлю Рим: я объявлю о казни этого чудовища. Какой будет восторг: прошли страшные времена Тигеллина! Смерть Тигеллина – часть моей платы: я дарю тебе высшее счастье – пережить смерть врага. Ну а теперь, судья в бочке, твой черед: актеры Нерон и Сенека отыграли роли. И жаждут услышать приговор: хорошо ли они сыграли Комедию жизни? Старик в бочке не ответил. Он шептал непонятные слова. – Что ты бормочешь, мой брат Диоген? – Я молюсь... Я прошу его сохранить во мне любовь... – Кого же ты собираешься любить? – Всех... Мы все вместе род человеческий... Ты – это я. А я – это он. И если сейчас я возненавижу тебя – я возненавижу себя. И если ты убьешь меня – ты убьешь себя. – Значит, ты всех нас хочешь любить? Ну за что, к примеру, ты станешь любить его? – Нерон указал на Сенеку. – За его слова, брат. Этот человек много думал... и произнес много верных слов. – Он говорил, другие слушали и убивали. Ну а этого... брата? – Нерон усмехнулся и кивнул на сенатора. – За его унижение... За страдание его. – А за что ты собираешься любить своего брата Цезаря? – За то, что он всех несчастнее. Будет молить о смерти как об избавлении... будет обнимать ноги последнего раба... Нерон бросился к бочке и начал яростно сечь бичом старика. Старик не защищался – он только стонал при каждом ударе. – Оставь его, Цезарь! – не выдержал Сенека. – А знаешь, – Нерон улыбнулся, – он победил тебя. Во всем, что он говорил, есть безумие. Но почему-то его безумие кажется мудростью... А твоя мудрость всегда казалась мне глупостью... Радуйся, человек из бочки: ты победил величайшего философа Сенеку. И за это брат Цезарь наградит тебя по-царски: я назначаю тебя Прометеем – Божеством на моих Нерониях! –