Шотландия, лето 2002
Мигель Стюарт, кряхтя от напряжения, воткнул заступ в сырую землю. Утро выдалось прозрачным и чистым, от тумана над залитой солнцем пустошью остались одни воспоминания.
Все было восхитительно — солнце, пот. Давно пора было взять отпуск. Работа слишком долго держала его вдали отсюда. Ему нравилось то, чем он занимается, но это место… Северное нагорье было поистине волшебным. Здесь он превращался в другого человека. Его посещали другие мысли. Здесь он прекращал искать разрозненные фрагменты и толкования, в нем даже просыпалась слабая надежда. Здесь он не был белой вороной. Никто, кроме его отца, не знал, что он проклят.
Наслаждаясь щебетанием птиц, он отбросил в сторону новый пласт черного торфа. Он помогал отцу по хозяйству, получая удовольствие от физического труда, когда было задействовано тело, а не один лишь ум. Он бы с радостью отбросил все мысли, но для него это было слишком сложно. В последнее время его донимали размышления о том, что отец уже старый и больной человек, гораздо более больной, чем сам готов признать, и его хрупкие кости больше не выдержат работы на ферме. Давно следовало срезать пласт торфа, чтобы дать ему высохнуть, но у старика не было сил, а гордость не позволяла позвонить сыну в Америку и попросить приехать. Мигель, чтобы наверстать упущенное и сделать всю работу по дому, работал не покладая рук с того самого момента, как вернулся, но насчет угля на зиму все же придется договариваться отдельно.
Словно напоминая о том, что зима не за горами, легкий осенний ветерок пробрался за пазуху и провел ледяными пальцами по спине. Птицы неожиданно смолкли и поспешно улетели — все, кроме вороны, которая уселась на каменную стену и оттуда холодно глядела на него. Мигель поежился и постарался не думать о серой вороне как о плохом предзнаменовании, вестнике смерти. Осень вступала в свои права, а ей в затылок дышала суровая зима, время кромешной тьмы, — по крайней мере, так он ее ощущал. И ничего, кроме тьмы. Лучшим спасением от холода было тепло горящего торфа и чашка черного чая. При воспоминании о былых временах, проведенных в Шотландии, ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться у домашнего очага с чашкой чая в руках. Это желание было таким же сильным, как и тот, другой голод, вечно живущий в нем. Опасный голод. Тот, который он старательно скрывал от отца, хотя старик наверняка знал, по крайней мере, догадывался, что зверь в нем берет свое.
Ворона открыла клюв, зашипела и посмотрела ему за спину. Громко хлопая крыльями, она поднялась в воздух.
— Мигель! — услышал он резкий окрик. Он обернулся и увидел госпожу МакГуин, ковыляющую к нему. Его темная половина рада была узнать, что спугнуло птиц. — Мигель!
— Я здесь!
Его снова пробрал леденящий душу холод, но на этот раз уже другого рода — при виде кровавых пятен на переднике Катрионы. Ему не нужны были слова, чтобы догадаться, что происходит, но они уже криком слетели с ее губ.
— Поторопись, это твой отец. Его легкие кровоточат. Мигель, Кормак умирает!
Мигель отбросил заступ и побежал к дому.
— Пообещай, что после того как я умру и окажусь в могиле, ты и дальше будешь жить в Штатах. Пообещай, что будешь держаться подальше от нее.
От нее. Матери Мигеля, которая тоже была мертва, но находилась не в могиле.
— Я знаю, какая жажда мучает тебя, но ты не должен испить из этой чаши скорби. Пообещай мне это.
Голос Кормака Стюарта становился все слабее, но не утратил настойчивости, пока он силой выталкивал слова через посиневшие губы. Катриона ушла за доктором, хотя все они знали, что он уже не поможет. Отец Мигеля наконец признал, что у него рак желудка и легких.
Мигель готов был успокоить отца любой ценой, но Кормак Стюарт больше всего на свете ненавидел ложь. Поэтому Мигель решил ограничиться полуправдой.
— У меня и в мыслях не было встречаться с матерью, — заверил он человека, который дал ему жизнь и которого он любил, но чья кровь больше не текла в его жилах. И он не хотел возвращаться — в этом он не солгал. Потому что если он вернется к матери, это будет означать, что демон внутри него побеждает.
