Амутных Виталий Владимирович
НАТЮРМОРТЫ
Старенький телевизор. Крышка панели управления отсутствует, сквозь щель
просматриваются агатовые внутренности аппарата. Сохранились только две кнопки,
красная и белая. Маленький оливково-серый экран обрамлен черным пластиком.
Облицован телевизор полированным деревом цвета перезревшего огурца. Сверху на
телевизоре эллипсоидной формы аквариум. Аквариум пуст. Нежная серебристая
пыль зрительно придает стеклу велюровую мягкость и размывает плетение обойного
рисунка за ним. Сюда же, в стеклянный эллипс, врезается угол коричневой рамки,
висящей на стене. Багетом с традиционными листьями аканта оправлена старая
фотография: молодая женщина в строгом платье прошлого века с глухим
воротником, доходящим до подбородка. Волосы гладко зачесаны и убраны назад
тяжелым узлом. Взгляд ровный, твердый, проносящийся мимо, не задевая
окружающего. Желтый картон вписывает портрет в аккуратный овал. В аквариуме
горят два отражения трехрожковой люстры, причем одно отражение перевернуто.
Эти звездочки выглядят довольно нарядно, будто имеют дальнее родство с
рождественской елкой. Справа от необитаемого аквариума небрежно сложенная
колода игральных карт, из которой высовывается по пояс бледный c
размочаленными уголками трефовый валет. Слева стопка писчей бумаги, на ней две
книги. Нижняя, потолще – «Д.С.Мережковский т.1». Верхняя, тоненькая –
«Гороскопы». На ее темно синей обложке с быками, львами, кентаврами,
скорпионами в хлябях грозовых облаков стоит белая фарфоровая чашка с засохшей
кофейной гущей на дне. Белый фон обоев неуклонно втягивает ее в себя, и,
возможно, совсем поглотил бы, если бы не тусклый глазок на золотой сеточке
ободка, не гаснущий, упорный.
«Скоро она приедет… Та-ак… Ну, что же… Ну, что же… Что же? Можно…
почитать книгу. Какая там страница? Двадцать четвертая? А, четырнадцатая! Более
всего был оценен форштевень, сделанный из комля отличного, росшего в поле дуба.
Впоследствии, когда я плавал в районе Кокосовых островов, он надвое расколол
коралловый выступ, не получив повреждения. Право, нет лучшего дерева для
корабля, чем дуб, растущий в открытом поле. Какая же я дубина! Что же я за
балдуин такой! Есть же яблоки! Это великолепно, что я позавчера не пожалел пяти
рублей. Под яблоки любая книжка лучше идет. И место нужно поменять. А то сидишь
в этом мягком кресле и чувствуешь себя одной из его потертых подушек. Скоро она
приедет. У нее такие узкие ногти и длинные пальцы. И всегда холодные. Интересно,
нормально ли это?»
На светлого дерева обеденный стол наброшено сложенное вчетверо тонкое
одеяло. Трудно угадать его первозданный цвет. Сейчас это что-то вроде
абрикосового. На уголке полуоторванная белая с черными циферками метка для
прачечной: 4П 5837. Загнутый край одеяла открывает третью часть столешницы,
светло-желтой с выразительными рыжими линиями сосновой текстуры. По столу
разбросана масса самых различных вещей. Они распределились почти равномерно,
так, что решительно стирают границу между бледно-оранжевой тряпкой и деревом.
Записная книжка в черном коленкоре, четыре синих фломастера, пустая пачка
сигарет «Столичные», несколько открыток, исписанных лиловыми закорючками, одна
– картинкой вверх: парень и девица в карнавально-ярких андалузских костюмах,
чайная ложка, полосатая оберточная бумага из магазина, пузырек темного стекла с
витаминами, брошюра «Есть ли жизнь на других планетах?», вязаные серые
перчатки… В центре высится массивный утюг с черной пластмассовой ручкой.
Никелированный бок его кое-как отражает разбежавшуюся по столу мелочь. С другой
стороны к нему прильнул мятый лоскут газеты, из-под которого пестрой змейкой
