Эльчин
НАПРОТИВ СТАРОЙ МЕЧЕТИ
Перевод на русский - Э. Тахтаровой
А потом опять начало моросить, и он, прислонившись к забору старой мечети, поднял воротник пиджака. Вдруг ему и вправду захотелось закурить, но он не стал доставать сигареты - их было всего две, - их он выкурит там. На живот ему сильно давили книги, вернее, одна - "География", и две общие тетради, засунутые за пояс под пиджаком, давили так, что трудно было дышать. И он опять чуть отпустил пояс.
Ветер подул сильнее, а когда ветер расходится, стоять тут не дай бог. Ему показалось, что усач сейчас высунет голову в окошко минарета и закричит: "Опять пришел? Отираешься тут!" А он не растеряется: "А тебе что, это твоего отца вотчина, что ли?" Усач станет ему угрожать: "Вот спущусь сейчас, мать твоя плакать будет". А он скажет ему: "Если ты мужчина, спускайся". Усач не может спуститься, потому что он без обеих ног. Он видел его однажды случайно на улице - усач об этом не знает. Пусть лучше не знает, не расстраивается лишний раз, хотя он страшный зануда.
Но окошко оставалось пустым.
Вот уже три месяца, как эту мечеть отдали под обувную фабрику. Раньше было хорошо - в ней помещалось тихое управление глухонемых. Но глухонемые переехали в новое здание, вместо них появились сапожники, и посадили этого усача у окна, как аллаха на небе.
"Здорово похолодало, - подумал он, - в этом году так еще не было, наверное, снег пойдет". Пальто он оставил у Вовки, оно было модное, отец из Москвы привез два месяца назад, но ему не хотелось в этом пальто приходить к Санубар. Он даже подумал, хорошо бы купить телогрейку и приходить к Санубар в телогрейке, но потом отказался от этой мысли - слишком уж выглядело бы по-детски.
Ужас, как зимой темнеет, еще нет пяти часов, а уже темно. Усач зажег свет в минарете - окошко вверху похоже на глаз: как будто одноглазый дракон смотрит в мир. У Санубар тоже, должно быть, зажгли свет, отсюда-то не видно - и шторы на окнах плотные, да и свет неяркий. И в классе зажгли свет. Сейчас урок географии - ее преподает завуч. Завуч стоит лицом к классу, спиной к карте, вызывает по одному. И кто бы что ни показывал на карте - это Коста-Рика, это Дарданеллы, это я не знаю что, - он тут же видит, как будто у него на затылке глаза.
Завуч, безусловно, и ему влепил бы двойку - попробуй потом исправь. Но он не из-за двойки удрал с урока. Книга и теперь у него за поясом, он мог бы подготовиться на предыдущих уроках. География была четвертой, а ему достаточно один раз прочесть, чтобы все запомнить. Он из-за Санубар сбежал, из-за Санубар.
После первого урока они сбежали вместе с Вовкой: "когда приближалась география, у Вовки начинали трястись поджилки. Сначала они пошли к Вовке домой (у них в это время никого не бывает), потом, сняв пальто, он отправился к Санубар.
Теперь он стоит возле ее дома и ждет, когда мать Санубар выйдет на улицу. Но та все не выходит и не выходит.
Мать у Санубар проводница. Через каждые два дня она уезжает в поездку, и тогда он приходит сюда.
Ради Санубар он стоит в нагоняющей тоску ранней темноте, на ветру, у этого одноглазого минарета. Никто в мире не знает об этом, только он и Санубар, больше никто-никто, он никому не скажет.
Вышла, наконец-то вышла из ворот мать Санубар!
Прижимаясь к ограде мечети, он немного поднялся вверх, завернул за угол и остановился. Вслед за матерью из ворот вышел мужчина, и они, о чем-то переговариваясь, побили по улице вниз.
Выждав, он перебежал мощенную булыжником мостовую и вошел в ворота. От деревянных ступеней, поднимающихся на полэтажа, знакомо тянуло пылью, известью, и у него потеплело в груди. Согнутым пальцем он тихонько постучал в дверь.
Из-за двери раздался ее голос:
- Входи, я не заперла.
Санубар сидела на своем обычном месте - в углу дивана, сидела в своей обычной позе - поджав ноги. Ее тонкие пальцы перебирали кисти шали, которую она накинула поверх лавсановой юбки. Как и раньше, перед Санубар на табуретке стояла маленькая коптящая керосинка - ее запах и тепло наполняли комнату. Всегда, когда он думал об этой комнате, он вспоминал не эту плотную штору на окне, не этот прямоугольный стол посреди комнаты, не выгоревший кофейного цвета диван, не старый немецкий радиоприемник в углу, он прежде всего ощущал запах и тепло керосинки, которые оберегали их счастье, их тайну, их любовь.
