Дневник Елены Полюшкиной не предназначался для посторонних глаз, тем не менее мы решили его издать, может быть выполняя неосознанное желание самой Алены. Она была прирожденным литератором, поэтом, прозаиком, эссеистом, и ее дневниковые записи – это по-современному спонтанный, готовый к печати текст: писать небрежно она себе не позволяла. Уже поэтому возникло решение придать гласности достаточно интимный дневник, не дать ему погибнуть.
А главное: текст чрезвычайно содержателен, чрезвычайно интересен. Перед нами автопортрет на редкость талантливой девушки из Казани, ищущей в Москве начала 90-х годов свое место. Это и в самом деле «исповедь дочери века», если считать, что новый век в России начался в 1991 или в 1992 году, то есть тогда, когда Алена окончила казанскую школу и поступила в РГГУ на историко-филологический факультет, на театроведческое отделение, только что возникшее, как и сам гуманитарный университет, самый прогрессивный университет в то время. Проучиться ей было суждено всего полтара года. О том, что случилось потом, она пишет сама на последних страницах дневника, пишет сдержанно, с мужеством и трезвостью, никогда ее не оставлявших. Я преподавал на этом отделении, в числе других преподавателей фигурирую – под инициалами – в тексте и могу засвидетельствовать: здесь все правда. Совсем молодая девушка, к тому же настроенная поэтически и влюбленная в Москву, Алена очень многое поняла раньше других, в очень многом разобралась глубже других, многое приняла, со многим не согласилась. Ее интеллектуальная жизнь складывалась достаточно драматично. Ее эмоциональная жизнь – еще более драматично, и это она описывает без прикрас, поражающе трезво.
Дважды я употребил это слово «трезво», употреблю в третий раз, на этот раз не по отношению к дневнику, а по отношению к стихам, которые она писала не переставая. Уже в больнице она успела подержать в руках книжечку своих стихотворений, вышедшую небольшим тиражом под названием «Возможность». Белые, печально непрочные как тающие снежинки, стихи о нереализованных возможностях творчества, о нереализованных возможностях жизни. В одном из стихотворений, написанных в восемнадцать лет, есть совсем уж пророческая строка: «Некстати мой рок». Между тем, сколько помню, это была прелестная, очень живая, очень веселая студентка, увлеченная театром, обожавшая танцы и лишенная тягостных предчувствий. Вот что такое подлинный поэт: стихи его прозорливее его самого, стихи его заранее знают.
Вадим Гаевский
13.08. Меня почему-то всегда волнуют поезда. Чем? Наверное, это невозможно объяснить. На меня накатывает грусть, глубокая грусть, именно глубокая. Такое чувство, как будто сейчас, в эту минуту, надо куда-то бежать, что-то делать, срочно, быстро. Сейчас, сейчас, сейчас… Если я этого сейчас не сделаю, я этого уже никогда не смогу сделать. Не произойдет что-то большое. От меня отрываются кусочки моей души и уносятся вместе с поездом в бесконечность. Я ничего не делаю и безвозвратно что-то теряю. Что-то уходит от меня, уходит… Я ничего не могу сделать! Я не могу двигаться, а что это за свет? Почему во мне все звенит от пустоты и какой-то лихой радости? Я никогда не смогу объяснить.
12.09. В церкви я чувствую, что возвышаюсь душой. Возвышаюсь над мелочностью и суетой дней. Церковь – это прикосновение к тайне. Это слишком грандиозно, чтобы вместиться в слова. Величие веков и тишины… Теперь я, кажется, действительно поняла значение церкви на протяжении стольких поколений. В церкви ощущаешь душевный покой, мысли соединяются с вечным. Не смирение, а глубина чувства. Не фанатичная вера, а верный помощник, не разрешающий потерять веру в себя и в свои силы. Бывают моменты, когда ты остаешься совсем один, наедине со своими горестями. Ты не знаешь, чем заглушить свою боль, советы причиняют еще большее страдание, друзья не в состоянии понять всей глубины. И ты совершенно один. И тут перед твоими глазами – образок божьей матери. И ее всепонимающие глаза. И тебе уже есть с кем разделить свою боль. Ты в церкви. Ты растворяешься во всей ее грандиозной величественности. Ты под ее покровом. И ты не одинок.
