Высокий темноволосый человек стоял на носу гондолы и всматривался в белесую дымку. Гондола цвета запекшейся крови бороздила мутные воды Мокрого мира. Нос лодки изгибался слоновьим хоботом, его венчала причудливая лампа в форме кристалла. Свечение разгоняло ранние сумерки. За спиной брюнета, на миделе и корме, двое кряжистых гондольеров без устали орудовали веслами. Они не спали, не ели и не разговаривали с тех пор, как лодка покинула Полис.
Брюнет был худ и внешне отличался от жителей Оазиса, сплошь упитанных и разнеженных. Но черный сюртук, пошитый из дорогого атласа, черные брюки и шляпа с пером указывали на то, что и рыбаком Кольца он не являлся. Своим орлиным носом и бледным каменным лицом он напоминал украшение быстроходной гондолы, кормовую статую. Он замер, словно оцепенев, лишь забранные в косичку на такотский манер волосы шевелились от удушливого ветра, да шпага в ножнах легко постукивала по бедру.
Шею мужчины обвила живая ласка. Черные глазки животного смотрели туда же, куда и хозяин. Шерсть серебрилась в свете лампы.
Три дня плыли они мимо лесистых берегов и ощетинившихся горельником скал, мимо утесов и мраморных великанов, по колено стоящих в омуте. Меж ног покалеченных колоссов, сквозь усеянные фальшивым жемчугом врата, под беззвездным небом. Так долго, что сады и фонтаны Оазиса казались миражом, а лачуги Кольца – раем по сравнению с тем, что представало перед путниками.
Мужчину звали Георг Нэй, и одно это имя отворяло двери дворцов, заставляло нервничать придворную рать, внушало страх врагам Сухого Города. Мальчишки дрались за право называть себя Георгом Нэем в играх, а гувернантки герцога Маринка томно вздыхали, представляя его серые глаза и ловкие руки.
Нэй был одним из тринадцати колдунов Полиса, но, если его коллеги предпочитали прятаться в пыльных колодцах, упиваясь старинными манускриптами, и изредка, по приказу вельмож, выбираться на поверхность, то Нэя угнетал затхлый воздух подвальных библиотек. Колдуны, точно слепые кроты, копошились в тоннелях под башнями, производили для милорда золото, искали способы защитить крепость от кракенов или просто дрыхли, как устранившиеся от дел Четверо Старых во главе с достопочтенным Улафом Усом. Нэй рубил кракенов клинком, золото тратил на усовершенствование гондолы и наведывался в покои к герцогу как к себе домой.
Но и его, могущественного Нэя, обуревала тревога. Ветер окроплял лодку моросью. Низкие тучи кочевали над дырявыми кровлями и закопченными печными трубами. Там, где еще весной кипела жизнь, теперь жужжали насекомые и гнездились двуглавые аисты. Тьма заползла в дома и погасила камельки. Деревня опустела. Тоскливо плескалась вода, омывая сваи, жирные бобры отдыхали на ступенях заколоченной таверны.
За два дня Нэй не встретил ни единой живой души. Только плоты с забинтованными покойниками плыли вниз по течению.
В пелене промелькнули летучие мыши.
Три заклятия творил колдун одновременно: отгонял комаров, управлял гондольерами и слушал Вийона. Он хотел бы применить и четвертое: погасить в себе все низменное, человеческое, но даже он, ученик Уильяма Близнеца, был не способен контролировать больше трех магических процессов разом.
Скоро, – прошелестел голос в черепной коробке Нэя. Это ласка послала ему сигнал. Зверек заерзал, забил хвостом по плечу хозяина. Подергал треугольной мордочкой.
Приготовься.
Нэй прикоснулся к эфесу шпаги. Расстегнул клапан прекрасной кожаной кобуры – подарка от особо горячей вдовы.
Впереди из дымки медленно выступало темное продолговатое пятно.
Это они, – сообщила ласка.
Вернее, существо, внешне напоминающее ласку, Вийон, его компас за стенами крепости.
Пятно зыбко меняло очертания, становясь хлипкой джонкой с бамбуковой мачтой. Прямоугольный парус, утяжеленный вшитыми в ткань латами, вяло шевелился под сбивчивым дыханием ветра. Туман окуривал рангоут, надстройку и три фигурки на борту.
Нэй отдал команде беззвучные распоряжения. Багровая гондола поравнялась с парусником. Взор колдуна зафиксировал печать речников на борту. Впрочем, такую печать ставили за минуту в браконьерских поселках.
