Обладателем самого большого члена среди заключенных каторжной тюрьмы Мак-Алестера мог по праву считаться Лэймар Пай. Правда, в этой же тюряге у троих ниггеров члены были еще больше, но поскольку черных вряд ли можно было называть людьми, то, по мнению самого Лэймара, их члены в счет не шли. Во всяком случае, ничего подобного не было ни у одного белого, как в этой тюрьме, так и во многих других, в которых Лэймар побывал за свою сознательную жизнь. Это было чудовище, монстр, узловатое, опутанное венами сооружение, мало похожее на то, чем оно предполагалось быть. Скорее, эта штука была похожа на кусок высоковольтного кабеля.
Из-за этой своей особенности Лэймар был фигурой номер один в гомосексуальном хит-параде, хотя педики могли только мечтать о его прелестях в своих сокровенных сновидениях. Лэймар не был голубым, несмотря на то, что под настроение мог изнасиловать любого мужика. Он не был ни профессиональным насильником, ни панком, ни стукачом, ни курильщиком марихуаны, ни педерастом; вся его внешность несла на себе отпечаток грубой силы, которая говорила сама за себя: иметь дело со мной — все равно, что иметь дело со смертью.
Ему, конечно, помогало прикрытие папаши Кула, продырявленного пулями короля рокеров, который пас подонков Мака; его наркоманы поддерживали репутацию Лэймара как профессионального убийцы, поэтому с ним предпочитали не связываться ни паханы, ни охранники. Кроме того, в трудную минуту его всегда мог поддержать его двоюродный брат Оделл, отличавшийся громадным ростом и непомерной силой. Но самое главное — Лэймар мог и сам за себя постоять. В тюрьме он был принцем грязных белых парней.
Было четыре часа пополудни — одного из многих, похожих один на другой дней длинной грустной истории одной из самых мрачных тюрем Оклахомы. Лэймар зашел в душ, расположенный в корпусе охраны, отделенном двумя зонами безопасности от коридора Д, и повернул кран. Горячие, упругие струи воды ударили по вздувшимся мышцам, смывая с них пот. Это был самый лучший момент в течение дня, и Лэймар как истинный жизнелюб считал, что заслужил право минуту-другую понежиться в надзирательском душе перед разводом по камерам. Для него это удовольствие означало то же, что иметь миллион на банковском счете, а уж он-то знал, что этого миллиона у него никогда не будет. Зато у него был кусок прекрасного душистого туалетного мыла, а не эта зеленая дезинфицирующая дрянь, которую получали заключенные под видом мыла. Он с наслаждением вскрыл бумажную упаковку и достал ароматный брусок.
Лэймару Паю было тридцать восемь лет, на его голове красовалась пышная грива густых волос, которые он обычно либо заплетал в косу, либо стягивал в конский хвост. Он имел открытое, дружелюбное лицо и теплый взгляд. Нос его, это было хорошо заметно, побывал во многих передрягах. Несмотря на эту дружелюбность, а лучше сказать вопреки ей, на костяшках его пальцев на правой и левой руках была вытатуирована надпись: «Твою» и «мать!», а на левом предплечье красовалось: «Рожден, чтобы пинать задницы». Надпись была выполнена с большой фантазией и обрамлена красивыми завитушками. На правом предплечье такими же прихотливыми линиями был изображен кинжал, воткнутый в плоть на пол-лезвия. Из раны выступали красные капли крови. Надпись на левом запястье гласила: «Тень смерти», рядом с ней помещалось грубое, но удивительно верное изображение черепа. На тыльной стороне правой кисти было написано: «Убийственная белая молния», около этой надписи можно было разглядеть бледно-голубую закорючку, похожую на крысиный хвост и долженствующую изображать молнию. Лэймар не мог припомнить, когда ему нанесли эту татуировку. Должно быть, в это время он был или сильно пьян, или нанюхался дури. Просто однажды во время двухлетней отсидки за нападение с целью ограбления, дело было в Крэбтри, он проснулся с этой гадостью на руке. Дурацкое дело не хитрое.
Прикосновение воды вызывало удивительно приятное ощущение во вздувшихся мышцах. Все дело было в контрасте между парящим жаром воздуха и чувством прохлады в натруженных мускулах. Двести наклонов с семидесятипятифунтовой
