Красный бантик

На следующий вечер я нашел там, где это случилось, ее красный бантик.

Я принес его домой, бросил на стол, повторяя: боже мой, боже.

— Давай посмотрим на него вместе, ты и я, — сказал дядя Мэтт. — Ведь мы никогда этого не забудем, правда?

Конечно, первым делом надо было найти собак. Выяснилось, что они спрятались позади… ну, позади того места, куда ходят маленькие дети, площадки с пластиковыми шарами в клетках, где они празднуют дни рождения и разное такое, — собаки спрятались в куче веток, сваленных там жителями нашего Города.

Тогда мы подожгли эту кучу, а потом застрелили трех, когда они оттуда выбежали.

Но миссис Пирсон, которая видела всю стаю, сказала, что их было четыре, четыре собаки, и на следующий вечер мы обнаружили, что четвертая добралась до Маллинс-Ран и укусила Эллиотову собаку Сэди и того белого пса, Маскерду, который жил у Ивэна и Милли Бейтсов по соседству.

Джим Эллиот сказал, что покончит с Сэди сам, и взял у меня ружье, и сделал то, что обещал, а потом посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что очень нам сочувствует, но Ивэн Бейтс сказал, что сам не справится — может, я? Хотя потом он по крайней мере вывел Маскерду на это поле, где они устраивают барбекю и разные другие мероприятия, легонько и печально подталкивая его ногой (совсем мягко, Ивэн ведь вообще добрый малый), когда он упирался, говоря: ну чего ты, Маскер! — а потом собрался с духом и сказал мне: «Ладно, давайте», и я это сделал, а после он сказал, что очень нам сочувствует.

Около полуночи мы отыскали четвертую — она грызла себя на заднем дворе у Борна, и Борн вышел и подержал фонарь, пока мы с ней расправлялись, и помог нам положить ее в тачку рядом с Сэди и Маскерду, потому что у нас был план — доктор Винсент сказал, что так лучше всего, — сжечь тех, кого мы нашли, чтобы ни одно другое животное не смогло… ну, знаете, они же питаются иногда падалью… словом, доктор Винсент сказал, лучше их сжечь.

Когда мы погрузили четвертую в тачку, мой Джейсон сказал:

— Мистер Борн, а как насчет Куки?

— Да нет, быть не может, — сказал Борн.

Как многие старики, он был очень привязан к своей собаке — у него ведь, можно сказать, и в жизни-то больше почти ничего не осталось — и даже называл ее не иначе как подружка, например: ну что, прогуляемся, подружка?

— Но она же у вас обычно дома не сидит? — спросил я.

— Она почти никогда дома не сидит, — ответил он. — И все-таки, не верю я в это.

Тогда дядя Мэтт сказал:

— Слушай, Лоренс, я лично хочу, чтобы сегодня все было наверняка. Надеюсь, ты понимаешь.

— Разумеется, — сказал Борн, — отлично понимаю.

И он вывел Куки во двор, чтобы мы на нее посмотрели.

Сначала нам показалось, что с ней все в порядке, но потом мы заметили, что по ней иногда пробегает какая-то странная дрожь и глаза вдруг будто бы увлажняются, и дядя Мэтт спросил:

— Лоренс, это у нее и раньше бывало?

— Ну, э-э… — сказал Борн.

И Куки опять передернуло.

— Господи боже, — сказал Борн и зашел в дом.

Дядя Мэтт велел Сету и Джейсону уйти в поле и посвистеть, чтобы Куки побежала за ними, а дядя Мэтт побежал следом с ружьем, и хотя бегун из него вообще-то никакой, тут он неплохо справился на одной только силе воли — видно, очень уж хотел, чтобы сегодня все было сделано как надо.

За что я был ему благодарен, поскольку сам слишком устал и душой и телом и уже не понимал, что правильно, а что нет, — я просто сел на крыльцо и очень скоро услыхал в темноте негромкий хлопок.

Потом дядя Мэтт прибежал рысцой с поля, сунул голову внутрь и сказал:

— Лоренс, ты не знаешь, вступала ли Куки в контакт с другими собаками, есть ли еще собака или собаки, с которыми она могла играть, ну там резвиться и вообще?

— Я тебя прошу, уйди, — сказал Борн.

— Боже ты мой, Лоренс, — сказал дядя Мэтт. — Думаешь, мне это нравится? Подумай, через что мы прошли. По-твоему, мы тут развлекаемся или что?

Наступило долгое молчание, а потом Борн сказал: ладно, все, что он может вспомнить, это терьер у священника. Они с Куки иногда играли, если он спускал ее с поводка.

Когда мы пришли к отцу Терри, он сказал, что очень нам сочувствует, и вывел Мертона, и мы долго наблюдали за ним, но Мертон ни разу не вздрогнул, и глаза у него оставались сухими, то есть, в общем, нормальными.