Тьма наступила неожиданно, до времени прервав яркий зимний день. Её вместе с мрачными тучами и колючим мелким снегом принёс внезапно налетевший Борей[1]. Узкие улочки и небольшие площади быстро опустели; люди спешили укрыться от непогоды за надёжными стенами домов, у огня своих очагов.
Смена городской стражи, охранявшая Нейские ворота, несколько минут стойко выдерживала удары холодного ветра. Укрывшись за стеной, бравые воины пытались согреться, неуклюже исполняя некое подобие танца, но вскоре убедились, что изящной Терпсихоре[2] не стоит тягаться с грубияном Бореем, и сочли за благо укрыться в приворотной башне.
Сами же ворота благоразумно решили не закрывать, чтобы не выбегать на холод ради каждой крестьянской повозки, въезжающей в большой город или покидающей его.
— Эй, смотри в бойницу, как бы не проскочил какой-нибудь злодей! — крикнул молодому стражу начальник смены, протягивая к огню корявые пальцы.
— В такую погоду злодеи сидят в своих пещерах, да и сам подумай, почтенный, что могут разбойники, если в Кадмее[3] находятся полторы тысячи спартанских гоплитов[4]? Бойницу же лучше закрыть: ветер дует прямо на тебя, ещё повредит здоровью...
— Много болтаешь, — проворчал десятник, не препятствуя, однако, бойкому воину закрывать пучками соломы узкую бойницу.
Несколько силуэтов возникли из снежной мглы почти у самой стены, быстро проскользнули через открытые ворота и вновь растворились во тьме...
Холодный мрак сгустился прежде, чем многочисленные гости устроились на пиршественных ложах. Влиятельный писец Филлид принимал сегодня самих Архия и Филиппа, могущественных олигархов[5], правивших Фивами наряду с Леонтидом и Гипатом.
Хозяин с улыбкой говорил, что сочетание непогоды за стенами и тепла в зале придаёт особую прелесть пиру.
— Почему не пришёл Леонтид? — вопрос Архия перебил речь Филлида.
— Он сказал, что кто-то должен наблюдать за Фивами, пока другие веселятся.
— Хочет показать, будто озабочен судьбой города больше нас, — произнёс с соседнего ложа Филипп.
— Хочет показать, будто значит больше полутора тысяч спартиатов и наших многочисленных сторонников в городе, — понизив голос, отвечал писец. — Чтобы одолеть их, нужно, самое малое, восемь тысяч воинов. А такое войско к стенам нельзя подвести незаметно.
— Стоит ли подводить большое войско к стенам города, если можно обойтись меньшим внутри? Не так ли, Филлид?
Слова принадлежали чернобородому франту, игравшему изящным кубком.
— Твоя осторожность заслуживает похвалы, Калий, — ответил хозяин дома; было известно, что щёголь не отличается доблестью. — «А слух — ещё большей», — добавил он про себя.
— Посуди сам, — продолжал Филлид, — все опасные демократы бежали в Аттику, а после гибели их вожака Андроклида обезглавлены. Мудрость Архия и Филиппа позволяет нам через соглядатаев знать о каждом их шаге. Врагу невозможно тайно пробраться в Фивы, а если удастся — себе на гибель.
— Согласен с тобой лишь в том, что нам удалось достать Андроклида. Но, похоже, на смену этому демагогу пришёл другой болтун, молодой Пелопид.
В ответ с соседних лож раздался разноголосый хор гостей:
— Пелопид? Тот, что безрассудно промотал завидное наследство, доставшееся от его отца, достойного Гиппокла?
— За ним пойдут только пустомели, такие же, как он сам!
— Плохи дела у беглых демократов, если ими начинают верховодить подобные крикуны!
Едва в разноголосице наступила пауза, свистящий голос Филиппа изрёк:
— Неплохо бы каждому из вас иметь отвагу этого болтуна Пелопида!
— Его отвага может оказаться полезной для нас, — зарокотал со своего ложа философ Андроник, — вспомните времена, когда мы выставили для союзников — спартиатов вспомогательное войско против аркадян. Тогда, в бою под Мантинеей, Пелопид сражался отважно, благодаря чему получил семь ран в грудь и рухнул на тела павших бойцов, ещё немного, и аркадяне бы его прикончили. Тогда бы его отвага сослужила нам хорошую службу.
— «Совсем немного» — это его приятель Эпаминонд? — произнёс Калий, глядя на сваренное в мёду ядрышко ореха, прежде чем опустить его в рот.
— Да, именно он в одиночку сдерживал аркадян, не подпуская их к Пелопиду, пока с другого крыла не подоспел спартанский царь Агесиполид и не спас их обоих.
