Конец старой школы

— Ну хорошо… гм… так… Расскажи еще, как Иисус Христос въезжал в Иерусалим?

Стриженый мальчик по фамилии Брусников почему-то «как» принимает за «на чем» и начинает быстро перебирать в уме всевозможное: корабль, лодка, волы, верблюды… велосипед (нет, нет, что за чушь!), тройка… лошадь. Во!.. Память услужливо подсовывает темную закоптелую роспись церковного свода. Там было изображено: простыни на земле, на простынях лежат цветы, вправо и влево — толпа, а в середине лошадь… Да, а за лошадью какая-то человеческая голова, за нею еще — это седок, наверное… Ах, так!..

Священник ждет, смотря на экзаменующегося сквозь желтые нависшие брови. И стриженый смело, решительно:

— Въезжал на извозчике!

Ему кажется, что эхо высокой классной комнаты повторяет за ним:

— На извозчике!

Желтые брови священника спокойно поворачиваются к двум людям с петличками на мундирах. Люди эти с полной серьезностью — на желтые брови, но вдруг губы у них вздрагивают… Священник, строго косясь на мундиры, поворачивает к стриженому лицо:

— Довольно!

Чувство свершенного, законченного дела приятно. Что бы ни было потом, но сейчас ты — свободен. Иерусалим, простыни плывут мимо…

Стриженый поворачивается. Перед ним — черные шеренги парт, над партами веснушчатое, пугливое и тоже стриженое. Им еще надо отвечать о потопе, о чуде в Кане Галилейской, об Иерусалиме…

Мимо… мимо.

Экзаменационный лист, выписанный на имя Брусникова Михаила, хрустящ и красив, как новая ассигнация. Вертикальная колонка слов и рядом с ними рукописные зеленые цифры. Если наклонить лист к свету, то цифры загораются золотом, как спинки длинных жучков. Рядом с «Закон божий» выписана цифра «3». По другим предметам у стриженого лучше. Внизу постановление экзаменационной комиссии: «…принят в первый класс Т-го реального училища».

В губернском городе Т-е в 1912 году можно было встретить в ученической форме и маленьких мальчиков, и подростков, и юношей с поясами, на металлических пряжках которых были выдавлены буквы:

Т.К.Г.   Т.Д.Г.   Т.К.У.   Т.Р.У.

В стороне от главной улицы, близ кремля, царствует Т.К.Г. Четырехэтажное здание Т-ой классической гимназии смотрит окнами через кремлевский сад, на реку. В бело-сером корпусе — крошечные квадратные окошки. Добротная толщина стен. Окна в этих стенах напоминают четырехгранную воронку: широкий край — внутрь, узкий — на улицу, на солнце. Солнцу не пролезть в воронку — солнце идет мимо.

Около трех часов дня распахиваются двери, и клокочущий поток серых шинелей мчится через гимназический двор на улицу. Старшие, у которых уже не ранцы, а одна-две книжонки за бортом шинели; старшие, у которых начищены штиблеты и франтовски надета смятая фуражка, выходят медленно, с независимым видом. Гимназическая мелкота с тяжелыми ранцами, в фуражках с громадными упругими верхами стремглав вылетает на улицу и нетерпеливо оглядывается. Здесь их уже ждут.

— Бей говядину! — оголтело и обрадованно кричат заждавшиеся ученики из городского четырехклассного училища.

— Лупи «городских»! — вопят гимназисты и бросаются в бой.

«Городские» одеты пестро, бедно, но легко: черные куртки, короткие поддевки, отцовское перешитое пальто. У гимназистов же — ватные длиннополые шинели, тяжелые ранцы. И бой идет недолго. С оторванными ранцами, с голубыми пятнами на лицах гимназисты привычно отступают.

Наверху главной Киевской улицы два высоких дома-близнеца. Оба белесо-желтые, с равномерными квадратами синих окон. Близнецы вежливо пропустили между собой Киевскую и стали друг против друга — строгие, неприступные. Ниже шумит устье главной улицы, за улицей — кремль, за кремлем — Заречье, дымит многотрубье заводов. Но дома-близнецы смотрят только друг на друга, молчаливо согласные между собой, довольные собой…

Правый — Дворянское благородное собрание, левый — Т-ая дворянская гимназия. На выгнутых пряжках этих гимназистов — гордое Т.Д.Г. Черные мундирчики, черные заглаженные брюки. На гимназических же парадах, балах, актах — жесткие фанерообразные мундиры с красно-золотыми твердыми воротниками. Чтобы повернуть голову направо, надо все туловище повернуть направо…