Некогда пришлось нам задуматься о том, какое множество демократий было низвергнуто сторонниками иного, не демократического строя, какое множество монархий и олигархий пали, свергнутые восставшим народом, как много лиц, домогавшихся тиранической власти, очень быстро ее утратили,[1] а тем, кому удалось хотя бы на короткий срок встать у кормила правления, удивляются и сейчас как мудрецам и счастливцам. Нам часто встречались люди, из которых одни владели многими, другие — немногочисленными рабами, но даже этими немногими в собственном доме они не смогли управлять так, чтобы те с достаточной готовностью повиновались своим господам. Далее, подумали мы, что и пастухи выступают в роли правителей рогатого скота, как табунщики — своих табунов; и вообще все, называющиеся пастырями каких бы то ни было животных, находящихся под их властью, могли бы равным образом считаться их повелителями. Легко можно увидеть, что все эти стада охотнее повинуются своим пастухам, чем люди — своим правителям, ибо стадо отправляется в путь туда, куда его ведут, пасется там, куда его пригонят, не идет туда, куда его не пускают. Стада позволяют своим пастырям распоряжаться получаемым от них доходом, как тем заблагорассудится. Нам никогда не приходилось слышать, чтобы какое-либо стадо восстало против своего пастуха, или же отказалось ему повиноваться, или не позволило пользоваться доходами от него. Напротив, стадо гораздо враждебнее относится к чужакам, чем к своему правителю, хотя последний и использует его для собственной выгоды. Люди же с величайшей охотой восстают против тех, кого заподозрят в желании установить над ними власть.
На основании всего этого мы решили, что человеку намного легче установить свое господство над всеми прочими живыми существами, чем над людьми. Но, познакомившись с жизнью перса Кира, ставшего властителем множества подчинившихся ему людей, государств и народов, мы были вынуждены изменить свое мнение и признать, что установление власти над людьми не должно считаться трудным или невозможным предприятием, если браться за него со знанием дела. Нам известно, что Киру охотно подчинялись народы, жившие от него в отдалении, измеряемом многими днями пути, другие — даже месяцами, третьи вообще его не видели в глаза, а четвертые прекрасно понимали, что никогда не получат возможности его увидеть. И все же они охотно повиновались ему. Между ним и всеми остальными царями — как теми, кто унаследовал власть от своих отцов, так и теми, кто сам добился этой власти, — существовало коренное отличие. Ведь скифский царь, даже повелевающий множеством скифов, не осмелится распространить свою власть на какой-либо другой народ и охотнее удовольствуется тем, чтобы оставаться на продолжительное время господином своего собственного племени. То же можно сказать о царе фракийцев, царе иллирийцев; да и все остальные народы Европы, как нам известно, до сей поры независимы и ничем не связаны друг с другом.
Кир также застал азиатские народы в подобном состоянии, жившими независимо друг от друга. Выступив с небольшим персидским войском и встав во главе добровольно подчинившихся ему мидян[2] и так же добровольно подчинившихся ему гирканцев, он покорил сирийцев, ассирийцев, арабов, каппадокийцев, жителей обеих Фригий, лидян, карийцев, финикийцев, вавилонян. Он стал царем над бактрийцами, индийцами и киликий-цами, над саками, пафлагонцами и магадийцами, над многими другими народами, имена которых никто не смог бы даже перечислить. Он стал царем и над эллинами, живущими в Азии, а затем, спустившись к морю,
покорил жителей Кипра и египтян.[3] Кир правил всеми этими народами, языки которых были ему совершенно неизвестны, да и сами они не понимали друг друга. Он смог завладеть огромными пространствами земли благодаря страху, который испытывали перед ним, — так, что все трепетали перед ним, и никто не пытался оказать ему сопротивление. Покоренным народам Кир сумел внушить такое сильное желание угождать ему, что они постоянно стремились только к одному — навсегда остаться под его властью. Сами эти народы были столь многочисленны, что одно путешествие через все эти страны могло бы считаться подвигом, будь то на восток от царской резиденции, или на запад, — или на север, или на юг.
