Дмитрий Биленкин
Кем ты станешь?
Гость долго шаркал подошвами о коврик, взблескивая очками, разматывал бесконечный шарф, наконец, с отрывистым: "Нет, нет, я сам!" - стал высвобождаться из шубы. Яранцев деликатно стушевал взгляд в сторону двери, где перистальтика пола тем временем поглощала испачканный коврик.
И прозевал перемену. Только что в прихожей суетился закутанный старик, теперь, вскинув всклокоченную бороду, на Яранцева решительно глядел жилистый, сухопарый Дон-Кихот в очках.
- Прошу, - подавив изумление, сказал Яранцев. - Чем обязан?
Это старомодное выражение как-то само собой слетело с его губ.
- Я из студии и по поводу Мика.
- Он что-нибудь натворил? - вырвалось у Яранцева.
- Натворил? - брови старика укоризненно сдвинулись. - Вы не то слово выбрали. Никакое производное от глагола "творить" не должно, не может иметь негативного смысла, ибо это великое, величайшее слово!
- Извините. Так в чем же дело?
- В том, - старик понизил голос, - что Мик готов совершить преступление.
Яранцев похолодел. Разом ожили все страхи, все опасения. Всегда, с самого дня рождения Мика он жил под гнетом вполне осознанной тревоги.
- Продолжайте, - глухо сказал он. - Как отец, я должен знать все. Какое преступление?
- Самое тяжкое, какое человек может совершить по отношению к самому себе. Мик бросает студию!
Облегчение было так велико и неожиданно, что из горла Яранцева вырвался хриплый смех. Усы старика возмущенно встопорщились.
- Поверьте, тут не до смеха! - вскричал он. - Если вы, как отец, не понимаете...
- Простите, - сказал Яранцев. - Я постараюсь все понять. Только давайте с самого начала. Итак, Мик собирается бросить студию. Жаль, он, кажется, достиг у вас кое-каких успехов.
- Кое-каких? О нет. Не кое-каких - выдающихся!
- Вот как? Это для меня новость...
"И прескверная, - подумал Яранцев. - Я так боялся отпугнуть Мика чрезмерным контролем, что это обернулось непростительным упущением. Остальные, впрочем, тоже хороши!"
- Мик замкнутый парень, - продолжал он вслух. - Но я справлялся в студии ("Не я, другие, но это неважно"). Тем не менее информация, которую мне дали...
- Она не могла быть иной, - старик нахмурился. - Мик своеобразный юноша, и похвалу приходилось строго дозировать.
"Своеобразный? Уж это точно..."
- Подождите, - старик вдруг насторожился. - Вы, говорите, справлялись в студии? Это когда же?
- Я уже сейчас не помню... Видимо, я не с вами разговаривал.
- Странно, странно! Я не только учитель Мика, но и руководитель студии, должен бы знать. Меж тем...
- Я тоже кое-что должен бы знать об успехах Мика, однако, как видите, не знаю, - поспешно перебил его Яранцев. - Впрочем, дело, насколько я понимаю, не в этом. Мик собирается бросить студию, вы же считаете, что он допускает ошибку.
- Громадную, непростительную! Ведь он прирожденный мыслетик!
- Это точно? - недоверчиво спросил Яранцев.
- Вам мое имя, имя Андрея Ивановича Полосухина, очевидно, ничего не сказало, - старик гордо выпрямился. - Не в претензии. Но вы можете спросить Сегдина, можете спросить Беньковского, - надеюсь, эти фамилии вы слышали? Они подтвердят, да, да, они подтвердят, умеет ли Полосухин оценивать талант.
- Верю, верю! Просто это слишком неожиданно. Мик - прирожденный мыслетик! Кто бы мог подумать!
"Да уж, конечно, этого предположить никто не мог..."
- Я вот что скажу, - старик поднял палец. - Пояснение необходимо, поскольку мыслетика, если не ошибаюсь, не входит в сферу ваших умственных интересов, а я надеюсь иметь в вашем лице убежденного сторонника. Многие представляют себе мыслетику всего лишь как новый вид искусства, тогда как она синтез, вершина давних устремлений художника...
- Да, да, пожалуйста, продолжайте, - Яранцев, не в силах усидеть, взволнованно прошелся по комнате. - Я внимательно слушаю.
Но слушал он рассеянно. Он достаточно разбирался в мыслетике, а вот собраться с мыслями не мешало. Мыслетика? Что ж... Новое, многообещающее, сложное искусство. Конечно, синтез. Сплав живописи, скульптуры, стереокино, а может, еще и драматургии с биотоникой, с голографией. Прямое, без участия рук творение световых образов, абсолютно невещественных, но если надо, неотличимых на взгляд от действительности. Сидит человек и думает, а сложная аппаратура, улавливающая мысль, преображает фантазию в краски, движение, звук, придает видениям ума форму, телесность, мнимую и все же подлинную, как сама жизнь. Третья природа? Во всяком случае, не просто синтез новейшей техники с древнейшими видами искусства, а качественно иная ступень самого искусства. Еще немногие владеют новым и непривычным языком. Так же, как в первые годы кино: есть новый могучий способ выражения действительности, мало творцов, которые вдохнули бы в него жизнь.