Hаталья Макеева
ИСТОРИЯ ПРОПАЖИ
Всё началось с того, что Владимир Иванович встретил в магазине свою покойную тётку, после чего заболел снами. И до этого, конечно, всякое виделось. Такое приходило - описать невозможно, потому как не по уму это, сны пересказывать.
Тут иное сверзилось.
Гости стали к нему приходить. Да не простые...
Самих не видно, как будто не во сне они, а внутри головы. Hо разговор-то идёт - шуршат по-своему. Во сне всё ясно, да только с утра не разобрать. Вроде как явь наступает, да только неясная какая-то бормочущая. Весь день слова и звуки мелькают, да так быстро - как ни старайся, не ухватишь. А зато если и вовсе не пытаться суть уловить, она сама в душу вползёт, станет гнездо вить и дитёнышей нянчить. Поймана на том, скрывается, оставляя досадную проплешину. И не поймёшь, что лучше. "Хоть бы мне не проснуться вовсе", - сокрушался Владимир Иванович, измученный до полной невозможности. Лицо его, когда-то пухленькое, теперь исхудало, а ещё так недавно живые карие глазки застыли чёрными дырами, зазывая в себя всё новые и новые сны. "Тени мои, дети мои... Приходите, черти, в гости, я вас жутью угощу! Угощу, ох угощу, не помилую!" - скрежетал он, бывало, нависнув над кроваткой своей крошечной дочки Танечки. Она, вместо того чтобы делать ей положенное - учиться стоять, ходить, говорить, даже почти не сидела. Hе потому что не умела - внутри себя Таня с рождения знала всё и даже больше. Просто ей не хотелось. Целыми днями она лежала, мечтая обо всём знаемом и чуждом, плавая в папиных глазах, выуживая из них слова и не-слова, похожие на рыб, навеки скукожившихся в окаменелых икринках. А Владимир Иванович, свернувшись рядышком на полу, всё коченел от своих гостей и дочуркиного мрака.
"Эх, была б ты чужой и взрослой, родили б мы мглу, какой и имени-то нигде не сыщешь. А теперь, раз такое дело, придётся тебе из себя удить её. Я не могу. Поздно мне. Самому туда самое время", - втолковывал Володя Танечке. Она на то не улыбалась, но и не плакала, а только широко смотрела, подтянув к себе бледные ножки.
За этим их и застала мама-жена.
Лишь выплюнув "не подходи ко мне", сгребла смиренную Танечку, и, прихватив вещей, умчалась к своей родне. Побоявшись позора, поведала им историю, в меру внятную, про измену и дела квартирные. Родня, просипев в рукав "свалилась с дитём на нашу голову", посетовала вместе с ней на подлость бытия и затихла, выделив ей коморку какой-то покойницы. Бабье-то дело хоть и слёзное, да не хитрое.
Всё бы ничего, но Таня, доселе тихонькая, забеспокоилась. Бессловесная кроха, она как будто изнывала от чего-то неописуемо тоскливого, рыдала так горько, что соседи заявляться стали - "мучишь ты её, что ли?!" "Да она сама орёт, будь неладна, орёт и всё тут!" - оправдывалась та, тая подозрения.
***
Владимиру Ивановичу стало тем временем совсем худо. Дни его смешались с ночами в едином вареве. Везде-то ему мерещилась красивая бледная девушка, иступлённо шепчущая что-то сияюще важное. "Таня, Танечка моя! Вернись ужас родной мой, любовь моя, кровь истинная, изо Тьмы во Тьму текущая, новой Тьмой прирастающая!" - твердил он, лёжа на кровати в окружении дочуркиных тряпочек и погремушек.
"До-чурка... До чура... А чураюсь ли до? А после? Горе мне, горе...", трясся Владимир Иванович, раздирая в клочья плюшевого мишку.
"С Таней всё ясно" - думал он в минуты спокойствия - "но кто эта страсть, жена моя? Знать, Земля она, Мать-Сыра Земля. Родит, а сама-то что ведает? Лишь саму себя и ведает. Hо Солнце коснётся Земли... Солнце Земли коснётся..." - так говорил он, опять уходя в безутешные сны о шепчущей девушке Тане. Всё её, билось в его голове взбесившейся крысой.
А жена его тем временем сгинула. Родня просекла, что Танюша больше не плачет и просочилась в коморку. Тогда только поняли, что женщина здесь не живёт. Голодная девочка оказалась вполне жива и досталась на временное житьё одинокой двоюродной тётке не без странностей, жившей там же. "Сбежала!" - без лишних споров решили все, припомнив многие прошлые похождения горе-матери.
