В конце концов после года охоты я нашел Сару. Оказывается, она пряталась в Нью-Джерси, и это разбило мне сердце: как, Хобокен?[1] Сара обожала Манхэттен, для нее Нью-Йорк был все равно что еще один Элвис,[2] Король, только созданный из кирпича, стали и гранита. Остальной мир представлялся ей бескрайним продолжением родительского подвала — последнего места, где она хотела бы оказаться.
Неудивительно, что она почувствовала необходимость бежать, когда болезнь начала овладевать ее разумом. Инферны всегда убегают от того, что раньше любили.
И все же, узнав, где она, я покачал головой. Прежняя Сара не застряла бы намертво в Хобокене. И тем не менее я был гам, допивал десятую чашку кофе на автостоянке старого рассыпающегося паромного терминала, вооруженный только собственными мозгами и рюкзаком с вещицами, так или иначе связанными с Элвисом. Серое небо, отражаясь в черном зеркале кофе, вздрагивало в такт биению моего сердца.
День угасал. Я провел его в ближайшем бистро, изучая меню, в ожидании пока разойдутся облака, и молясь, чтобы скучающая, очень привлекательная официантка не завела со мной разговор. Начни она со мной беседу — мне тотчас пришлось бы уйти и целый день слоняться по пристани.
Я был на взводе: обычное напряжение перед встречей с «бывшей» плюс дополнительный бонус — оказаться лицом к лицу с маньяком-каннибалом, да и время тянулось мучительно медленно. В конце концов сквозь облака пробились солнечные лучи, достаточно яркие, чтобы загнать Сару в терминал — инферны не выносят солнечного света.
На этой педеле дожди шли часто, и сорняки яростно лезли сквозь асфальт; старая автостоянка пошла трещинами, словно засохшая грязь. Отовсюду за мной наблюдали бездомные? коты, несомненно привлеченные бурно разросшейся популяцией крыс. Хищники, их жертвы и руины — поразительно, как быстро природа заглатывает места обитания людей, стоит лишь от них ненадолго отвернуться. Жизнь всегда ненасытна.
Согласно отчетам Ночного Дозора, никаких характерных признаков присутствия хищника в этом месте не было — транзитные рабочие не пропадали, на бездомных никто не бросался. Однако каждый раз после того, как люди из службы профилактики чумы все тут хорошенько протравят, орды крыс появлялись снова, несмотря на то что в этой заброшенной части города пищевых отбросов очень мало. Единственное объяснение — обитающий здесь инферн. Ночной Дозор проверил местную крысу, и она оказалась из моей «семьи».
Это могло означать одно: Сара. За исключением ее и Морганы, все девушки, которых я когда-либо целовал, уже находились за решеткой. (Моргана, в этом я был уверен, не пряталась в старом паромном терминале.)
Запертые на висячие замки двери пестрели желтыми объявлениями с предупреждением о крысином яде, но складывалось впечатление, будто парни из службы профилактики чумы чего-то побаиваются. Они разбрасывали свои смертоносные пакетики, нашлепывали предостерегающие объявления и быстро сматывались отсюда.
К счастью для них, им платят слишком мало, чтобы связываться с инфернами. Правда, и мне гоже, если не считать отменного пособия по болезни. Однако у меня в этом деле есть определенная ответственность: Сара не просто первая в моей родословной — она была первой настоящей подружкой. Моей единственной настоящей подружкой, если уж на то пошло.
Мы встретились в день начала учебных занятий — первый курс, философия — и очень быстро затеяли дискуссию касательно свободы воли и предопределения. Дискуссия продолжилась и за пределами аудитории — в кафе, а потом на всем пути до ее комнаты тем же вечером. Сару очень интересовала свобода воли. Меня очень интересовала Сара.
Дискуссия растянулась на весь семестр. Как человек, специализирующийся на биологии, я считал, что свобода воли — это скорее некие биохимические процессы в мозгу. Молекулы, сталкивающиеся друг с другом таким способом, который создает ощущение возможности выбора, хотя на самом деле это просто пляска крошечных шестеренок — нейроны и гормоны, сцепляющиеся, как в часовом механизме, и в итоге выдающие решения. Это не вы используете свое тело — оно использует вас. Нетрудно догадаться, что победу в этом споре одержал я.
