Натиг Расулзаде
ХРЕН ЗНАЕТ ЧТО
Берете хрен, мелко нарезаете, заливаете кипятком. Он знает...
Наверное...
Я старею. Я ощущаю это телом, каждой клеточкой. Неостановимый процесс. Но не душой, не душой, нет. Доктора все больше вторгаются в мою жизнь, из реальности переходят в сны, как неприятные гости из вашей гостиной вдруг переходят в спальню (что им там надо?...), занимают места в моих мыслях, рассаживаются удобно и надолго, будто в театре, предвкушая интересный спектакль, проникают в грезы, даже в грезы. Они собираются вместе дантисты, педиатры, офтальмологи, урологи, кардиологи - и говорят, говорят, спорят, опровергают друг друга, соглашаются друг с другом, перебивают, не слушают, повышают голос, кричат, словно стая собак на деревенской улице, услышавшая далекий выстрел. Наверное, я застрелился. Но не точно. Доктора убедили меня, что ничего точного на свете нет.
- Доктор, а операция необходима?
- Наверное...
- А я потом смогу видеть?
- Наверное...
- А бегать?
- Наверное...
- А сношаться?
- Навер...
- А умру?
- Наве...
- А жить буду?
- На...
Ладно, заткнись. Я стараюсь изгонять их из своей жизни, стараюсь не ходить к ним, не обращаться как можно дольше, как можно никогда. А они просачиваются в мои сны, один за другим процеживаются сквозь неплотно прикрытую дверь реальности. И я вижу их, когда сплю, вижу, хотя видеть не могу.
- Доктор, что вы тут делаете?
- Я хочу сказать вам волшебное, тихое слово.
- Какое?
- Тихое, вкрадчивое слово, обволакивающее слово...
- Какое?!
- Наверное.
- Ладно, я хочу спать. Это все-таки мой сон, уходите. Ну? Вы уйдете?
- Наверное.
- А можно мне принять сразу горсть этих снотворных?
- Наверное.
- А выпить водки?
- Наверно...
- А нюхнуть кокаинчика? А помочиться на ваши ботинки?
Наверное, я старею. Я ощущаю неостановимый процесс, когда жизнь твою, хочешь ты этого или нет, заполняют чужие. И я стараюсь не смиряться, стараюсь изгонять их из своей жизни, из своих снов. Получится? Хрен его знает...
Быт
Быт меня съедает. Я вижу воочию, как нечто громоздкое, мохнатое, мощное, похожее на быка с лапами-лопатами, снабженными грубыми пальцами, аккуратно занавесив мохнатую грудь грязной салфеткой, с педантичной и в то же время клоунской важностью разрезает меня на куски, и кусок за куском торжественно отправляет в зубастый рот. Меня все меньше остается на блюде. Отрезанные мои руки сжимаются в кулаки, чтобы драться, отрезанная правая нога хочет убежать, левая - что-то написать, может, завещание? Завещаю, мол, свои несбывшиеся мечты и надежды, а также оставшиеся идеи и мысли. Отрезанная голова спешит что-то произнести онемевшими, окровавленными губами, еле ворочающимся языком. Что ты хочешь сказать, голова?
Быт заедает меня, заедает с головой, и готовится запить ключевой водой, чтобы я побыстрее растворился у него в желудке. А голова с выпученными глазами по-прежнему шевелит губами, открывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная на жаркий прибрежный песок. Ну, что тебе? Что ты хочешь? Быт уже заел тебя, от тебя почти ничего не осталось, и перед глазами у тебя хоровод мошенников, которых ты считал друзьями и товарищами, медленно танцующих вокруг тебя, медленно убивающих человека, цепь пустых обещаний, опоясавших, сковавших по рукам и ногам... Быт издавна вторгался в мою жизнь, как острые уколы ножа, и вот, в конце концов, что от меня осталось. Что ты хочешь сказать, голова на блюде? А?.. Хрипит... Ну, соберись и скажи мне на ухо, если это так важно. Что?
- Свободен-ен... - слышится хрип из окровавленного рта.
С ума сошла! Она сошла с ума, эта голова. Она и на шее не очень-то себя разумно вела, но теперь окончательно свихнулась. А может, и нет. Хрен его знает... Снег, вечер... По-настоящему, чтобы дух замирал и сердце обливалось горячей волной радости, это было давно. А теперь только случается в слабой форме время от времени. Я шел зимой в сумерки по московской улице. Снег падал, приближался Новый год, а улица носила название писателя Герцена, и я никогда не мог понять, зачем он вообще стал писателем. Я быстро шел по улице, а хотел идти неторопливо. И много чего тогда я делал вопреки своим желаниям. И продолжаю сейчас. Мимо меня по тротуару проскакивали... Неважно теперь. Многое проскочило в жизни мимо меня. Я всегда куда-то спешил. "Нельзя останавливаться, - говорил я себе, они тебя догонят, беги..." И бежал так, что даже торопыги-москвичи удивленно оглядывались на меня, невольно ища глазами того, кто бы меня преследовал. Была масса свободного времени, но я шагал торопливо, будто уже опоздал. Примерно через час у меня свидание, мы пойдем с ней в кино у Никитских ворот, в кинотеатр повторного фильма смотреть старый прекрасный фильм, уже не помню какой, но помню - старый... Потому что молодость настороженно относится к новому, ей все кажется, что жизнь уже позади и следует наслаждаться известным, старым, апробированным и занявшим неоспоримое, крепкое место в этой прошедшей жизни. Не люблю изрекать истины. Тем более - сомнительные. Но ничего не поделаешь - уже изрек.
