Сестры одни в своей комнате. Свет погашен. Между ними темнота, только слабо белеют постели. Почти не слышно их дыхания; можно подумать, что они уснули.
— Послушай, — раздается голос двенадцатилетней девочки, тихо, почти робко, шлет она призыв во мрак.
— Что тебе? — отвечает со своей кровати сестра; она всего годом старше.
— Ты еще не спишь? Это хорошо. Я… мне хочется что-то рассказать тебе.
Молчание. Слышен лишь шорох в постели. Сестра приподнялась, она выжидающе смотрит: можно различить, как блестят ее глаза.
— Знаешь… я хотела сказать тебе… Но раньше ты скажи: ты ничего не заметила в нашей фройлейн?
Другая медлит в раздумье.
— Да, — говорит она, — но я не знаю, что это. Она не такая строгая, как раньше. Недавно я два дня подряд не приготовила урока, и она мне ничего не сказала. И потом она какая-то… не знаю, как это сказать. Я думаю, ей совсем не до нас: она все время сидит в стороне и больше не играет с нами.
— Мне кажется, у нее какое-то горе, но она не хочет этого показать. И на рояле она совсем не играет.
Снова молчание.
Старшая сестра напоминает:
— Ты хотела что-то рассказать.
— Да, но ты никому не скажешь? Ни маме, ни твоей подруге?
— Да нет, не скажу, — сердится та. — Ну, говори!
— Так вот… Сейчас, когда мы ложились спать, я вдруг вспомнила, что забыла сказать фройлейн «спокойной ночи». Башмаки я уже сняла, но все-таки побежала к ней в комнату тихо-тихо — я хотела пошутить, застать ее врасплох. Я осторожно открываю дверь. Сперва мне показалось, что ее нет в комнате. Свет горит, а ее не видно. И вдруг — я так испугалась — слышу, кто-то плачет. Смотрю — а она, одетая, лежит на кровати и уткнулась головой в подушку. Как она плакала! Я даже вся затряслась. Но она меня не заметила. И я тихонечко притворила дверь. Я так дрожала, что не могла двинуться с места. Потом опять услышала через дверь, как она плачет, и поскорее сбежала вниз.
Обе молчат.
— Бедная фройлейн, — говорит одна из них. Трепетный звук ее голоса замирает в темноте.
— Хотела бы я знать, отчего она плакала, — начинает младшая. — Она ведь ни с кем не поссорилась, мама тоже, наконец, оставила ее в покое, не придирается, а мы-то уж наверно ей ничего не сделали. Отчего же она так плачет?
— Я, кажется, понимаю, — говорит старшая.
— Отчего, скажи мне, отчего?
Сестра медлит. Наконец она говорит: — Я думаю, что она влюблена.
— Влюблена? — Младшая чуть не выскочила из постели. — Влюблена? В кого?
— Ты ничего не заметила?
— Неужели в Отто?
— Конечно. И он в нее влюблен. Ведь он у нас уже три года живет и никогда не гулял с нами, а в последнее время каждый день гуляет. Разве он был когда-нибудь ласков со мной или с тобой, пока не было фройлейн? А теперь он весь день вертится около нас. Мы всегда встречаем его случайно, куда бы ни пошли вместе с фройлейн, — в Народный парк, в Городской сад, в Пратер. Ты разве этого не заметила?
Младшая испуганно шепчет: — Да… да, я это заметила. Только я думала, что…
Голос ей изменяет. Она больше не произносит ни слова.
— Раньше я тоже так думала. Ведь мы, девчонки, такие глупые. Но я вовремя поняла, что мы для него только предлог.
Теперь обе молчат. Разговор как будто окончен.
Обе погружены в свои мысли, или, быть может, их уже сморил сон.
Но еще раз из мрака слышится растерянный голос младшей:
— Но отчего же она плачет? Он ведь любит ее. Я всегда думала: как это хорошо — быть влюбленной.
— Не знаю, — говорит старшая сонным голосом, — я тоже думала, что это очень хорошо.
И еще раз, тихо и жалостливо, слетает с губ засыпающей девочки: — Бедная фройлейн!
В комнате воцаряется тишина.
На другое утро они об этом больше не говорят, но обе чувствуют, что их мысли вертятся вокруг одного и того же. Они обходят друг друга, прячут глаза, но взгляды их невольно встречаются, когда они украдкой посматривают на гувернантку. За столом они наблюдают за кузеном Отто, который уже давно живет у них в доме, как за чужим. Они с ним не разговаривают, но, под опущенными веками, глаза их искоса следят, не подаст ли он знака фройлейн. Они обе встревожены волнующей тайной. После обеда они не играют, как обычно, а хватаются то за одно, то за другое, и все валится у них из рук. Только вечером одна холодно спрашивает другую, точно это ее мало интересует: — Ты опять что-нибудь заметила? — Нет, — отвечает сестра, отворачиваясь. Обе как будто боятся разговора.
