Сергей Залыгин
"Государственная тайна"
рассказ
Еще тому назад лет семь-восемь в Савельевке было все как у людей: школа была, фельдшерский пункт был, библиотека при школе была, газеты выписывали, магазин с ежедневным привозом хлеба, с бойкой продавщицей Марусей был. Что ни минута - сто Марусиных слов, что ни сто слов - то какая-никакая, а новость, новостишка: кого вызывал предколхоза Владимир Иванович, что сказал, что обещал сказать в ближайшем будущем; будет или не будет война, Маруся тоже знала.
Колхоз Савельевский имени Феликса Дзержинского был из середнячков: пшеничку с урожаем девять-десять центнеров с гектара сеял, молоко от коровок с удоем четыре и две десятых тысячи литров в год доил, но хлеб ел, по всей вероятности, американский: своего в СССР не хватало, зерно, много миллионов тонн, покупали во вражеской стране. Государство аккуратно расплачивалось золотом. Золота в СССР хватало, добыча велась интенсивно. План по золоту всегда выполнялся. Притом еще хлеб в магазинах на родине был так дешев, копейки, что скот кормить им было дешевле и выгоднее, чем отечественными жмыхами. В домашнем хозяйстве так и делали, да и своим любимым коровушкам на колхозной ферме доярки тоже приносили в узелке буханку-другую.
Долгов было перед государством у Дзержинского выше головы, однако хорошие долги, удобные: проходил год-другой - и они списывались, счет начинался сызнова, с нуля.
Одним словом, жизнь шла своим чередом. Советская. Колхозная.
Чем была еще знаменита Савельевка, так это своим прудом: глубокую, до десятка, пожалуй, метров, балку с ручейком по дну императорское переселенческое управление когда-то перегородило земляной плотиной, при плотине мельницу поставило. Со всей округи зерно молола та мельница. Давно уже она была разрушена - с тех самых пор, как страна перешла на американское зерно.
А пруд остался - можно сказать, шикарный, преглубокий, с карасями и с линями, с двумя плоскодонками у берегов. Одна была незадача - малые ребятишки запросто тонули в пруду каждое лето, иное лето и не по одному.
Но теперь и тонуть-то в пруду было некому: на всем Савельевском взгорке осталось семь ли, восемь ли развалюх с дымом, остальные жители разбежались в самые разные стороны. Окончательная погибель селению пришла, когда закрыли школу: если ребятишек учить хотя бы только четыре года негде, так и жить в таком селении нельзя. Без магазина можно, без медпункта как-нибудь, без школы - никак: двадцатый век.
И колхоз Дзержинского быстренько развалился, а Владимир Иванович богато построился в районном городке, это за двадцать километров. Он там стал ходить в начальстве, лицо круглое и довольное: вот как все славно для него обернулось! А ведь не думал, не гадал!
Оставшиеся на бугре жители друг с другом почти не общались, кто сколько мог копошился на огороде, все молча да молча. Один был разговорчивый старикан с фамилией Ахламонов, а по прозвищу Охламон, слушателей у него была одна-единственная женщина, об одной ноге старуха Елизавета. Они общались едва ли не каждый день, а слушала его Елизавета молча и внимательно, хотя ее мало интересовало, есть ли жизнь на Марсе, чем закончится война в Афганистане, а потом и в Чечне, что будет, когда наступят новые времена, а нынешние станут временами старыми, канут в Лету.
Минули же для Дзержинской Савельевки времена коллективизации, раскулачивания, минула мировая война - значит, и нынешняя перестройка тоже минет? Надо ждать. Разговоры между стариками такими и были - ожидаемыми, а знались они с малых лет.
* * *
Отец Охламона был бригадиром полеводческой бригады, а мать учительницей младших классов, по совместительству библиотекаршей в савельевской школе-семилетке. Елизаветин отец был заведующим молочной фермой, а мать - рядовой колхозницей.
Родители и те и эти не то чтобы дружили или гуляли вместе, но отношения между ними сложились добрососедские, хотя жили они через десяток домов.
Елизавета и Охламон учились вместе, в одном классе.
Охламона в школе не любили: он учился хорошо, но очень гордился и на уроке отвечал быстро-быстро - боялся, что учительница не признает его ответ самым лучшим, что не узнает всего того, что он по уроку выучил, чего начитался.
