Где бы Шлепа ни появлялся, его всегда били за то, что он лез не в свои дела. Шлепа считал, что не своих дел нет, все дела общие.
Что касается Никитина, его не били никогда, ни мужчины, ни женщины. Главным в жизни Никитин считал личную свободу и ни во что не вмешивался.
Шлепа и Никитин были друзьями, соседями и сослуживцами одновременно. Они жили в одном доме и работали на одном предприятии. Это было очень удобно — не дробить души отдельно на соседей, отдельно на друзей и отдельно на сослуживцев, а все сосредоточить на одном человеке. Для Шлепы это было удобно, а для Никитина нет, потому что, когда били Шлепу, он испытывал яростные противоречия. С одной стороны, следовало вмешаться и сохранить принципы, а с другой стороны, — не вмешиваться и сохранить лицо от синяков, которые долго потом будут переходить из одного цвета в другой, менять оттенки от фиолетового до нежно-лимонного.
И сегодня, возвращаясь с работы, Никитин снова испытал противоречия. В переулке стоял Шлепа в обществе четырех юных длинноволосых хулиганов. Лицо у Шлепы было одухотворенным, а лица хулиганов — бездуховными.
Они, кажется, закончили устные прения и переходили к следующей части.
Никитин хотел выскочить из переулка и пойти другой дорогой, но в этот момент его заметил Шлепа и радостно замахал руками, как во время первомайской демонстрации.
У Никитина не было выбора. Он подошел к группе с тоскливым чувством под ложечкой, именуемым в простонародье трусостью. Трусость порождает неестественность, а неестественность — высокомерие. Никитин высокомерно оглядел хулиганов, задержался глазами на одном из них в свитере до колен и с обручальным кольцом. Это был женатый хулиган.
— Можно тебя на минуточку? — потребовал Никитин.
— Почему меня? — неуверенно запротестовал женатый хулиган. — Что здесь, никого больше нет, что ли?
— Отойдем! — приказал Никитин, ободренный неуверенностью собеседника.
Женатый хулиган пожал плечами и отделился от группы. Они отошли к железным решетчатым воротам. Это был въезд в родильный дом.
— В чем дело? — строго спросил Никитин.
— Он к нашей бабе приставал, — объяснил хулиган.
Никитин огляделся по сторонам и увидел неподалеку «бабу». Ей было лет 15 или 16, она стояла с папиросой, зажав ее между пальцами, как фигу.
— Вы старые, — сказала «баба», подвинувшись поближе, однако не слишком близко. — У вас одни принципы, а у нас другие.
— А ты мой нос видишь? — спросил Никитин.
— Ничего особенного, длинный и асимметричный.
— А представляешь, какая у меня будет рожа, если вы его сломаете?
Девочка посмотрела на женатого хулигана, хулиган задумался, может, представил себе рожу Никитина со сломанным носом.
— Ладно! — великодушно согласился хулиган. — Забирай его и уходи.
Под «его» он имел в виду и нос и Шлепу.
Никитин забрал Шлепу, и они ушли.
— Ну вот, что ты опять ввязался? — с раздражением спросил Никитин.
Шлепа каждый день преодолевал сопротивление среды и надоел Никитину до отвращения. Он с удовольствием бы плюнул и поменял себе приятеля. Но менять Шлепу — это значило менять и соседа и сослуживца, в сущности, менять все свои привычки.
— Что ты к ним пристал?
— Они не умеют вести себя, — объяснил Шлепа. — Что ж, я мимо пройду?
— А твое какое дело?
— Ты это серьезно говоришь? — удивился Шлепа.
Никитин с удовольствием бы плюнул на Шлепу прямо сейчас, но плевать в общественном месте было неудобно, и он сказал:
— Зря я тебя оттуда увел.
— Зря! — вдохновенно согласился Шлепа. — Я бы им показал!
Никитин возвращался домой в шесть часов вечера, а жена в два часа ночи.
— Мы репетировали, — говорила она и уходила в ванную «смывать глаза».
Жена была эстрадная актриса, жонглер. Подкидывала на воздух пять колец и четыре мячика, а потом ловила их по очереди.
Большого смысла в этой деятельности Никитин не видел, но в жизнь и деятельность своей жены не вмешивался из уважения к личной свободе. К собственной личной свободе.
Где она репетировала и с кем, Никитин не спрашивал, потому что, если бы заинтересовался, мог узнать нечто такое, что она скрывала. А если узнать то, что скрывала жена, — пришлось бы совершать серию поступков: объясняться, разводиться, искать другую жену, потом рассказывать ей все про себя с самого начала. А под конец выяснится, что новая жена с талантами, их надо будет открывать или зарывать. А Никитину ничего не хотелось ни открывать, ни зарывать. Ему было 32 года, и он привык к своим привычкам.
