Его возвращения в тот вечер явно не ждали. На работе возникли проблемы, да еще и машина сломалась. Он приехал на такси, но попросил высадить его у шлагбаума.
В доме горел свет, перед домом стояла машина.
Что здесь делает этот тип? Или, может, родственничек как раз и устроил диверсию, чтобы он не поехал домой?
Но он поехал, потому что дома лежали документы на линию, и он собирался их изучать. Больше на работе сегодня ничего нельзя было делать. А вот посмотреть документы – можно и подумать, как получить с голландской фирмы-поставщика хорошую компенсацию.
Он прокрался к дому и проник через окно кухни. Женушка сегодня у тестюшки, «папа плохо себя чувствует». Что же здесь делает родственник? Или родственники, во множественном числе?.. Надо же, действительно – во множественном.
Они обустраивали тайник. В его доме. Без его ведома. И еще обсуждали, что в него положат.
– Ну-ну, – прошептал он себе под нос. – Я люблю сервис с доставкой на дом.
Наконец я расставила по местам все вещи в новой квартире – так, как хотелось, так, как удобно мне, и добавила милых безделушек. Но лучше бы ее у меня никогда не было. Лучше бы я никогда не переезжала – сюда или куда-то еще. Но мое желание никого не интересовало. Бывший муж вообще поступил очень благородно, не выбросив жену на улицу.
Он променял меня на бизнес, правда, не на нефтяную скважину, а на компанию, с которой постоянно сотрудничал. У моего – огромный завод по изготовлению строительных материалов, а эти материалы, в частности, поставлялись одной известной строительной компанией, которая активно возводит в нашем городе многоэтажки. У директора той фирмы имелась дочь. Мой заключил с ней деловой брак. Или правильнее будет сказать – с ее отцом.
Возможно, за это я его и любила. За то, что для него дело всегда было превыше всего. За успех. За все, чего он добился. За то, что он относился к тому типу мужчин, которые меняют женщин на строительные компании и нефтяные скважины.
Но среди таких, кто меняет, тоже попадаются разные типы. Я могла бы бесследно исчезнуть. Болот в Ленинградской области, слава богу (или черту?), хватает, как и озер, и рек. Меня могли бы закатать в асфальт, бросить в каком-нибудь подвале. Вариантов множество – в особенности для мужчины, ворочающего миллионами.
И он мог просто дать мне пинка под зад.
Но не дал. Зато купил хорошую трехкомнатную квартиру, оплатил ремонт (вернее, прислал своих мастеров), приобрел мебель, сантехнику, посуду – все до последней мелочи. Конечно, он делал это не сам. Просто отдал распоряжение. Но не сомневаюсь: Некрасов проинспектировал все вплоть до половой тряпки. А я была поставлена перед фактом: вот квартира, в ней можно жить. В самом деле, можно…
Он отдал все мои вещи и драгоценности, которые дарил, сверху добавил еще пять тысяч баксов, а потом сказал на прощание:
– Ты справишься, Наталья. Я уверен: ты не пропадешь. Я за тебя спокоен.
Конечно, я не стану прыгать из окна или резать себе вены, как сделала брошенная жена одного его приятеля, которую как раз променяли на нефтяную скважину. Третья попытка самоубийства у нее оказалась успешной, хотя я не исключаю, что это было уже не самоубийство.
И еще Некрасов был спокоен за себя. Он знал, что я не стану устраивать лежачие забастовки перед его особняком, не буду рваться в его офис. Да я вообще там была всего один раз на какой-то презентации… Я не собиралась доставать его звонками, что-то требовать, в чем-то его убеждать, умолять, унижаться, орошать слезами лужайку перед домом или плитки перед заводом. И Некрасов это знал. Может, поэтому и поступил так благородно.
С моими предшественницами было по-другому. Он просто выгонял их вон – без ничего.
Но, может, он так устроил меня потому, что я никогда у него ничего не требовала? Я любила е г о. Его самого. И он это знал.
И я не отказалась от своей специальности, которая одновременно была и моим любимым занятием. Я шью, очень хорошо шью. И моя прабабушка, и бабушка, и мама были портнихами, замечательными портнихами. И я сама шила столько, сколько себя помню.
Мне не требовались наряды от Валентино, Юдашкина или кого-либо еще из иностранных или наших модельеров. Я была способна смастерить себе любое платье – и вечернее, и домашнее, то, что нравилось и шло именно мне. Одежда делала меня и тех, кому я шила, настолько привлекательными для противоположного пола, что у его представителей тут же возникало желание ее снять. Я шила кое-кому из жен коллег Некрасова, хотя сам Некрасов меня за это ругал. «Для шитья есть портнихи, а ты – моя жена», – говорил он. Но я все равно шила, потому что мне это просто нравится.
