Смысл эстетического анализа состоит в том, чтобы не мой (немой) опыт сделать моим, чтобы предоставить слово тому, что имеет место, но, лишенное имени, немотствует. Исследуя, выявляя, именуя, философ, как и художник, расширяет и углубляет нашу способность видеть, слышать и понимать. Чувство, переживание, настроение, расположение существуют для нас в меру их поименованности. Активное и сознательное отношение к эстетическому опыту возможно только в том случае, если он выделен из потока разнородных ощущений и переживаний и выражен в слове, просветлен смыслом, удержан понятием.
Ситуация в эстетике. Необходимость перемен в эстетике чаще всего связывают с неклассической ситуацией в искусстве. Представители академической эстетики испытывают беспокойство из-за всевозрастающего разрыва между имеющимися категориальными настройками мышления и новыми формами художественной деятельности, или, как принято выражаться сегодня, артпрактиками.
В ситуации хронического отставания от экспериментально-эстетических практик художественных авангардов XX—XXI веков за философской эстетикой прочно закрепилась репутация консервативной дисциплины. Пытаясь преодолеть падение интереса к эстетике, многие теоретики устремились в погоню за покинувшим убежище классических форм искусством. Однако тот, кто догоняет, мало чем может помочь тем, кто «делает искусство», и тем, кто профессионально занимается его изучением. По настоящему полезной для искусствоведов, литературоведов, культурологов и для людей искусства может быть только эстетика, рассматривающая художественные творения и жесты в максимально широком — философском — контексте.
Переосмысление классической эстетики (эстетики прекрасного), мотивированное желанием включить неклассические формы современного искусства в концептуальное пространство эстетической теории, накладывает на методологический поиск исследователей существенные ограничения, поскольку изначально ставит его в зависимость от старой эстетики, для которой характерно увязывание эстетического с художественным произведением как фиксированным результатом высокоспециализированной деятельности[1].
Традиция, в соответствии с которой в фокусе эстетического познания оказываются феномены, институционализированные как произведения искусства, непродуктивна для эстетики постклассической эпохи. Мы исходим из того, что, с одной стороны, в музее, на выставке, в книжном магазине встречается немало артефактов, не представляющих интереса с эстетической точки зрения, а с другой стороны, имеется немало феноменов, заслуживающих самого пристального внимания, но существующих по ту сторону традиционных форм художественного творчества.
Сегодня (впрочем, это «сегодня» началось еще «вчера», в XX веке) появилась возможность и одновременно потребность в том, чтобы эмансипировать эстетику от искусства, а искусство — от эстетики. Не отказывая искусству в особом отношении к эстетическому опыту, следует расстаться с застарелой привычкой оценивать эстетические феномены меркой, задаваемой художественным произведением.
Многие философы согласны с тем, что с эстетикой «надо что-то делать», что нужна новая эстетическая теория. Методологический плюрализм, характерный для философии последних десятилетий, может сыграть положительную роль в обновлении эстетической мысли только в том случае, если приведет к появлению новых подходов к осмыслению «эстетического» как предмета философской рефлексии. В любом случае, прежде чем приступить к анализу конкретных эстетических феноменов, следует определиться с тем, что понимается под «эстетическим» в данном исследовании. Для нас это понятие связано с концепцией онтологической эстетики (эстетики Другого). В эстетике Другого (в эстетике как феноменологии эстетических расположений) в центре внимания находится не искусство, а исследование многообразных форм эстетического опыта. Эстетическое переживание, возникающее по ходу художественно-эстетической деятельности, рассматривается как один из модусов этого опыта. Книга, которую держит в своих руках читатель, являет собой попытку применить идеи и методологические установки «Эстетики Другого»
