Одесса, все пляжи[1]
© Перевод К. Старосельская
Арнольд упал в одном из переулков Молдаванки. Он знал, что сам виноват. Был пьян, зацепился ботинком за водосточную трубу, врезался головой в ставню. Над ним в седой дымке октябрьского рассвета, принесенной ветром из порта, сгрудились двухэтажные дома из белого одесского камня, из-за кривых заборов свешивались ветки, обсыпанные зрелыми сливами.
Придя в себя, почувствовал: дело плохо, он влип в неприятную историю. Что теперь будет. Обокрадут какие-нибудь жулики, а то и пристукнут.
Арнольду Ситашу было тридцать шесть лет, но выглядел он старше, возможно, из-за худобы. Густых серых волос с редкими серебряными нитками давно не касалась рука парикмахера. Одежда — бежевый плащ с погонами и уймой ненужных карманов, помятый костюм стального цвета, черная рубашка и черный шелковый шарфик, все пропотевшее, изжеванное, как у человека, который несколько дней спал не раздеваясь и отнюдь не в кровати. Хитрая носатая физиономия успела обрасти щетиной. Анфас — лицо как лицо, но профиль очень даже ничего.
Он лежал в переулке, и было ему очень худо.
Ну что бы судьбе смилостивиться, отсрочить приговор. Пусть бы кто-нибудь его пожалел, увидев разбитую в кровь голову, забрызганный грязью плащ, руки, измазанные собачьим дерьмом. И ноги. Пусть время повернет вспять, пусть она куда-нибудь денется, эта Одесса.
Пускай уплывет, как подхваченный ветром портовый мусор, думал Арнольд, еще не попытавшись встать. Со всеми своими дворцами, бульварами, рынками и пляжами. Вдруг кто-нибудь смотрит на него из-за линялых ситцевых занавесок? Упаси бог… Кто-то и вправду смотрел, или ему показалось? Его здесь знают?
Он ведь поселился где-то здесь, в Фонтанном переулке, у этой старухи. У племянницы Игоря Вехи из Мельника, адрес ему дали в Мельнике-над-Бугом. Старуха, разыскивающая Кору. Корина бабушка. Как Деметра — это ему сразу пришло в голову: в мифологии Арнольд собаку съел. Еще когда учился в лицее в Туробине, занял первое место на конкурсе имени Парандовского[2] и был награжден поездкой в Неборов[3]. Да и потом, если случались такого типа вопросы или слова в кроссвордах, все ему звонили. Ну и, наконец, недавно он выиграл в телевикторине кожаный чемодан, пухлый конверт с наличными и заграничную турпоездку — в пределах скольких-то там евро. В классической мифологии темных мест для него не было. И не он выбрал Одессу, а Одесса сама его давным-давно выбрала. Одесса — некогда, во времена Александра Македонского, Истрион. Одесса значилась в списке городов, куда предлагалось поехать, и он подумал: там и поговорить можно будет, вспомню русский… Он, когда еще был дальнобойщиком, возил в рефрижераторе кур в Калининград.
— Не встречалась тебе, сынок, Кора Борисовна? — этот вопрос прозвучал в первый же день, когда, отыскав нужный адрес в Фонтанном переулке, он получил принадлежавшую девушке комнатку в покосившейся двухэтажной пристройке к одноэтажному домишку над обрывом. — Не встречалась? Пошла на пляж и не вернулась. — И бабка показала фотокарточку — такую захватанную, что только глаза зацепили Арнольда.
Глаза Коры Борисовны Лафорж, которая существовала в реальности, была даже реальнее самого Арнольда. Ее преимущества — пол и молодость, к тому же она местная, здесь у себя дома. Была бы у себя дома — если б удалось ее найти.
Арнольд привстал на колени. Смитнов, он хорошо запомнил эту фамилию. Запомнил пузатого, коротко стриженного хамоватого малого в джинсовом костюме поверх матросской тельняшки. Долго его не забудет.
Арнольд нагнулся, чтобы кровь с головы не капала на плащ. Медленно, методично вытирал руки — сперва о бетонные плиты тротуара, потом листьями лопуха, вылезающими из щелястого забора. Поглядывал по сторонам. Окна темные, вряд ли его кто-нибудь видит. Хотя казалось, что кто-то смотрит.
Где-то неподалеку стучали два молотка, большой и маленький. Крышу починяют? В такую рань? Сейчас, когда в городе поутихло, люди разыскивают друг друга, пытаются залатать дырки от обстрела, снова собрать семью за кухонным столом. Неужели рядом с теми, кто латает и собирает, всегда будут такие, как он, вышибленные из седла, сбившиеся с пути, стучащиеся только в те двери, за которыми уже никого нет?
