Человек, убивший его отца

Сегодня Глеб не напишет ни строчки, потому что соседка за стеной включила телевизор на полную громкость, и смысл предложений из краснообложечной тетради для первоклассников постепенно и окончательно теряется. Ему не нравятся прописные образцы: кажется, что существует другой, идеальный вариант каллиграфии, хотя в семь лет он, конечно, ещё не знает слова «каллиграфия».

Этот дом имеет в пограничном городке дурную славу: все знают, что здесь слишком хорошая звукопроницаемость. То, что творится на третьем этаже, слышно на первом, и наоборот. Третий этаж — это, собственно, полумансарда, которую занимает лейтенант Кормухин. Отец Глеба называет лейтенанта ублюдком в отставке, которого в лучшие времена загребли бы за тунеядство. Глеб спрашивает, что такое тунеядство, и отец отвечает: например, тунеядец — это ты, потому что живёшь за мой счёт.

Отец ненавидит его и читает переводные детективы, взятые в библиотеке, потому что дома из книг только соцреалистические романы в серых обложках, похожих на мутное пыльное стекло, и учебники. Отец противоречит себе: сначала говорит, что Глеб — дурак, потом — что в новых учебниках печатают заумные вещи, непонятные и взрослому человеку. Глеб говорит отцу, что он сам дурак, и получает подзатыльник. Отец жалуется матери: это ты воспитала подонка. Он вырастет и будет, как лейтенант Кормухин, которого уволили в запас за пьянство.

Кормухин раньше работал в штабе тыла флота, фасад которого для столичных ревизоров выкрасили в светло-бежевый, а на остальное краски пожалели. Внутри штаба всё крошится и облезает. Зато, если подобраться ближе к чёрному ходу, можно застукать за кустами ничейных собак и побросать в них камнями и обломками кирпича. Позавчера отец прихватил с собой Глеба в военчасть: знакомый пообещал помочь с работой. Сначала отцу долго не выправляли пропуск, потому что дежурный потерял авторучку, и пришлось писать допотопным чернильным карандашом, а когда они пришли в канцелярию, оказалось, что знакомого там нет. Зато есть обед в полуободранном жёлтом флигеле, где летают мухи и снуют раздатчицы, похожие на злобных ос. Мы же фактически в Европе, так с чего же мы так хреново живём, бормочет отец. В своём штатском костюме не по росту он выглядит хреново рядом с военными. Грёбаный ефрейтор, бормочет он, и совершенно не понятно, кого он имеет в виду.

За стол садятся трое молодых прапорщиков (Глеб уже умеет различать нашивки) и начинают непринуждённую беседу:

— Они мясо неправильно ложат, надо на отдельную тарелку.

— Ха, и кто посуду будет мыть, если они каждый раз будут класть мясо и картошку на отдельные тарелки?

— Я! При условии, что мне хавать разрешат бесплатно.

— Сегодня Бикмухаметов опять пьяный.

— Не всем же, блядь, жить, как ты. Как это так можно: пил, пил, потом женился — и всё, не пьёшь, не пьёшь? Крыша ведь поедет!

— Надо бы пива взять, а то я злой целый день. Бегаешь туда-сюда, а командиру по фиг.

Отца они будто не видят, будто он живёт в тени и невооружённым глазом неразличим. Однажды Глебу приснился человек, живущий в тени — в прямом смысле слова. Внутри чьей-то большой тени. Рассмотреть его можно только ночью. Он жалуется: за что меня туда поместили? Раньше он знал, за что, но забыл об этом.

Подходит мать — высокая женщина с крашеными чёрными волосами в пучке, в туфлях-лодочках и чёрной прямой юбке, мрачная; Глеб думает: ненавижу.

— Его сегодня не будет, — говорит она. — Техник уже не нужен. На это место взяли Мартынова. Он всё с рыбой к майору ходил. Вот результат.

После этого отец, мать и Глеб покидают штаб.

— Ефрейтор грёбаный, — с ненавистью говорит отец матери. — Хоть бы ты помогла мне устроиться хотя бы сюда. А то ведь толку от тебя никакого.

Мать работает в штабе машинисткой — набирает на жутко стучащем агрегате жуткие казённые глупости: