Оставшиеся два часа пути они просто молчали; Кристина отвернулась к окну, смотрела на лес, уже отмеченный медными оттенками осени. Чувствовала в неловком, тягостном молчании отца его скрытую тревогу. Их машина медленно двигалась в гору по занесенной разноцветными листьями дороге, часто они проезжали возле раздавленных тел диких животных: Кристина отводила взгляд, стараясь не видеть всех этих бедных енотов и ежей, которых непонятная страшная сила заставляла перебегать асфальтовую полосу дороги, встречать смерть под визжащими шинами автомобиля.
– Мы приезжали сюда каждую осень, – произнес Генри,– Когда мама еще была жива. Почти никаких туристов, холодный свежий воздух, пряный запах хвои… Ты любила гулять с нами в лесной чаще?
– Я помню, как однажды убежала из того дома, – ответила Кристина, радуясь, что папа наконец-таки прервал эту мучительную тишину, – отправилась прямиком к морю и просидела на пляже больше двух часов. Кидала камешки в воду, пока вы меня искали.
– Мы здорово тогда на тебя разозлились, – сказал Генри, печально улыбнувшись. Эта улыбка невероятно ее тронула – так редко в последнее время его лицо выражало радостные эмоции. Все чаще он возвращался с работы ранним утром, посеревший, жутко уставший, с темными кругами под глазами. Едва слышным шагом заходил к ней в комнату, долго стоял возле кровати, потом, совсем как в детстве, поправлял одеяло и целовал ее в щечку. Кристина вдыхала запах сигарет, его одеколона, слезы наворачивались на глаза, и в груди появлялось острое чувство любви к единственному родному человеку, что у нее остался. Она часто думала о том, как можно выразить чувства таким образом, чтобы отец понял ее и простил. Простил за то, что она сделала. Но жизнь зачастую подсказывает нужные слова лишь в запоздалые мгновения одиночества, когда осколки прошлого рождают в душе печаль, а наивные детские мечты о вечном счастье рассыпаются и тают, словно снег, исчезающий под лучами весеннего солнца.
Так, наверное, все и должно быть, подумала Кристина, глядя, как за окном мелькают высокие стволы сосен. Хотя, вполне возможно, происходящие перемены являются для нее тем самым солнцем, что растопит старые иллюзии. И вернет способность чувствовать свою принадлежность к миру.
Автомобиль уже почти добрался до вершины горы. Справа, за низкими железными решетками, отделяющими дорогу от обрыва, куда не посмотри – раскинулся лес. Под грозовыми, грязно-серыми облаками, готовыми в любое мгновение обрушить на землю дождь. Перевал закончился, и за грубой скалистой породой гор, заросших соснами, показался голубой клочок океана.
– Еще минут двадцать,– сказал Генри, взглянув на дочь, – тебе, наверное, не терпится увидеть наш прежний дом. Столько лет прошло…
– Да уж, – согласилась Кристина – Все никак не могу забыть те комнаты, куда вы меня не пускали. Как только приеду, осмотрю все.
– Ты совсем маленькой была – сказал Генри – Бабушка собирала в них всякий ненужный хлам: старую мебель, картины, столовые приборы. Считала это антиквариатом и тратила кучу денег из дедушкиного кармана.
– А я помню, как он постоянно ворчал, – засмеялась Кристина, – Маргарет, твое барахло меня раздражает! Выбрось его сама, или я утоплю весь этот мусор в океане!
– Ну точно его голос – усмехнулся Генри. Несколько минут они сидели молча, стараясь сохранить возникшую доверительную близость.
– Тебе здесь понравиться, Кристи, – наконец-таки произнес Генри, – Кругом только лес да море, ближайшее поселение в двух километрах от поместья. Отдохнешь от скуки Лондона. И забудешь обо всем дурном, что случилось. Я бы и сам забросил дела, пожил бы недели две на природе…
– Может, так и сделаешь? – с робкой надеждой спросила Кристина.
– Слишком много работы навалилось – ответил он, нервно поправляя очки – Ты ведь знаешь, начальник моего уровня не сможет себе такого позволить. Стоит оставить труд на пару дней, и неприятностей не миновать.
Генри свернул на узкую дорогу; кроны деревьев над ней срастались в тоннель из ветвей и багряных листьев, потому все вокруг потемнело, словно вечерние сумерки мгновенно обволокли лес.
