На сеновале было тепло и пусто. Где-то в ночной тиши нервно орали полоумные петухи.
— Ну, Анка! — сказал Петька тоскующе.
— Отвянь, — миролюбиво попросила Анка, ложась на живот на теплое колючее сено, так что Петька имел прекрасную возможность похлопать ее по крутому розовому заду, за что и был зверски укушен за палец.
— Анка, ты ж не думай, — сказал Петька. — Я насчет твоей личности намериниев самых сурьезных. Я, можа, вааще жениться хочу…
— Ща, — многообещающе сказала Анка. — Отобью я те сей потребный енструмент и все твое намеринье…
Петька опасливо принял позу футболиста в защите перед штрафным и вздохнул.
— И чего бы сказал по сему наглому поводу наш незабвенный Василий Иваныч? — продолжила Анка назидательно, и, перекрестившись, добавила:
— Царствие ему небесное, конечно.
— Ну, — сказал Петька после некоторого затишья. — Ну давай же, давай еще разочек…
— Бог с тобой, зараза, — смягчилась Анка и откашлялась. — Давай же, ирод…
Испуганно шарахнулся в сторону от сеновала глупый бык Базилио и испуганно заводил куцыми ушами, потому что из всех щелей сеновала раздавалась громкая пролетарская песня:
— Ви-ихри вра-аждебные ве-еють над нами…. Те-емные си-и-илы нас зло-обно гнетуть!
И тут же раздался истерический женский визг. Когда Петька вынырнул из недр прошлогоднего сена, куда он спрятался от надвигающейся опасности, он с удивлением заметил, что в проеме в досках, куда тычет пальцем обалдевшая Анка, находится взъерошенная рожа самого начдива, украшенная свежим фингалом под левым глазом.
— Василь Иваныч! — заорал Петька и бросился обниматься.
Выбравшись из крепких объятий заместителя, начдив поправил сбившийся набок ус и сказал:
— Анна, а ну-тко, оставь нас с Петром…
Анка, махнув на прощанье задом, скрылась внизу, и тогда Василий Иванович, выжав намокшие кальсоны, сказал:
— Товарищ Петька, объявляю те крутую благодарность за проявленное мужество как в масштабах профорсированной речки Урал, так и в мировой масштабе тоже конечно. Во.
Совершенно офигевший Петька испуганно заморгал и ничего лучше не нашел, кроме как сказать:
— Ура!!!
Анка с визгом умчалась, решив, что белые перешли в гнусное наступление.
— О, дуреха, — сказал Василий Иванович, изготовляя из клочка бумаги самокрутку. Петька тягостно вздохнул.
— Ну, Василь Иваныч, покажем теперича белякам? — спросил он, изображая задорный блеск в глазах.
— А че такое то? — спросил начдив. — И покажем…
— А вот, Василь Иваныч, могем мы супротив буржуев в мировой масштабе спойти?
— А че ж, могем, — многообещающе сказал Василий Иваныч, затягиваясь ароматной струей дыма.
— Петенька, — Анка появилась внизу, под сеновалом. — Вы че там, совещаетесь?
— Анна! — гневно сказал Василий Иванович, топая босой ногой.
— Да я чего, я ж ничего, — сказала Анка, медленно пятясь в сторону ветхой двери.
Она зацепилась юбкой за нечто острое, торчащее из дырявой стены, и долго не могла оторваться. Василий Иванович смотрел на нее с истинно русской тоской.
— Эх, Анка, — сказал он. — Такая телка пропадает…
— Чего ж пропадает? — возмутился Петька. — И ничего не пропадает… Мы с нею, можа… того… жениться буем… Анка, ведь правда?
— Правда, Петенька, — сказала Анка, отрывая юбку от мешающегося гвоздя. — Обя-я-язательно буем…
— Тебе? На Анке? Жениться? Ха! — Василий Иванович выронил самокрутку и зашелся в истерике.
Петька, как оплеванный и обернутый мятой бумагой и шкурками от воблы, стоял на четвереньках и смотрел, как веселится начдив. Сухое прошлогоднее сено горело, как керосин. Яркий столб оранжевого-красного огня поднялся до небес. Петька, в одном сапоге и кальсонах, и Василий Иванович, в гимнастерке, стояли рядом и смотрели на пламя. Анка сжимала под мышкой валенок и помятый тульский самовар.
— Повеселились, — сказал Василий Иванович, отбирая у Анки валенок, а у Петьки — сапог.
— Хороший был, конечно, сеновал, — поддакнул Петька.
— А скажи мне, Анна, — потребовал Василий Иванович. — Вот помнишь ли ты такого козла, из города, ну, который еще на петькину кобылу залазить никак не мог?
— Этого, Фурманова-то? Ну, помню, конечно…
— Что у тебя с етим мерином было? Признавайся!
