И пока ловцы спускали вилы в воду, — четырем духам: севера, востока, юга и запада, возносил Хе-ми заклинания. Седые, древние молитвы, верные.
Ту-юн-шан вспотел — язык во рту чужой — рыба. И море вокруг лодок желтое, клейкое, — потное. Черни вил в воде как корни. Руки над водой, как цветы. Желтое море, золотые руки и над хребтом Сихоте-Алинь великой бронзы небо…
— Не бормочи, — сказал отцу Ту-юн шан: — я устал и капуста не идет на силки, когда ты бормочешь. Скажи лучше, еще раз скажи — сколько нужно работать, чтоб уйти домой? Чтобы дома был рис, черная чени из бобов, и не ходили с палками круглоголовые солдаты…
Хе-ми отвечал:
— Ты, как трава — только радуешься. Вот я нюхаю воду и говорю — идет беда. Или ветер под морем несет на берега тайфун. Прибежит, вырвет капусту со дна бухты, унесет в море.
— Откуда тебе знать?
— Тогда умрем.
— Почему ты не скажешь, болит у меня спина или перестала? У круглоголового палка толстая. Он меня сегодня палкой по костям…
Отрубал Хе-ми корни капусты — уаханга. С заклинаньями опускал в воду. На другой идущий год, от корня опять отрастет капуста. Сказал:
— Сердце привыкло к морю. Сердце — чайка или рыба, одно.
— Круглоголовые ждут фуне. Они сидят в палатке и боятся. Я не хочу, чтоб они боялись, тогда они будут меньше драться. Я не хочу, чтоб у меня визжало на сердце, когда они идут мимо… Ты скажи, Хе ми, ты знаешь.
— Я знаю. Я говорю — будет беда. Может быть тучи огненными палками будут колотить горы, а по пути разобьют наши фанзы… А может придет наводнение с гор. Я знаю — будет беда.
— Ты говоришь много. Я хочу уйти домой. Там много народу — больше, чем у этих гор. Я хочу петь, Хе ми.
Потому, — ушло солнце, — варили на берегу рис.
Мимо фанз и костров прошли японские солдаты. Махая палочкой, считали рабочих. Уйдя к себе, круглоголовые пили в синей палатке рисовую водку и забавлялись — хлопая хлопушкой.
Ночью в разопрелую, фиолетовую темь фанзы Хе-ми прибежал одноглазый, босоногий каули и протянул испуганно:
— Святой Хе-ми, ты всезнающий. Созывай стариков, говори им, чтоб сказали радость всем ловцам уаханга: идет сюда русский. От залива Кой Лиу послали меня, мо! Был там два русский, один увел с собой каули, убил круглоголовых, — другой идет сюда, мо!
Надел Хе-ми белый халат, закрывающий ногти ног. Сказал строго:
— Зажгу огонь, чтоб видно было горы. Говори правду перед огнем.
Сел на корточки посланный.
— Жду. Жги.
Собрались старейшие каули в фанзе Хе-ми. Закрывая рот ладонью, глядели на могучее пламя, освещающее горы. Слушали посланного.
— Mo! — кричал пронзительно одноглазый. — Идет русский на лошади с тонким брюхом. Говорит всем: «Уходи к нам. Убивай круглоголовых». На груди, к сердцу, у него амулет с пятихвостами, медный.
— Мо-о!..
— Амулет у него из великого города… дал ему самый большой русский — Ле-и-но… Ты, Хе-ми, все знаешь: скажи — он говорит много — не поймешь. Почему?
Сказал Хе-ми:
— У большого амулета говорить много надо. Я таких длинных молитв не знаю, оттого у меня нет амулета. Чтоб убить круглоголовых тут… Говорит много — хорошо.
— Эго хорошо, — подтвердили каули хором.
— Людей, говорит, круглоголовых людей с островов в Корее не будет. Будут люди с широких земель, с широкими, как у медведя сердцами. Всех круглоголовых с островов можно убить.
— Очень хорошо всех убить, — сказали каули хором.
Как старый китайский лан лицо у посланного. Как древняя монета кругло и желто.
Спросил Хе-ми:
— Придет ли сюда русский, говорящий много? Будет ли говорить много и непонятно? О людях с островов и о белых людях с широких земель и об амулете великого города? Будет ли?
Отвечал посланный:
— Бегу берегом моря, как изюбрь со стрелой в боку. Далеко бежать, больно и опасно. Вижу костер горит у фанзы Хе-ми, вижу хребет Сихоте-Алинь, — говорю правду: идет сюда русский седьмой день… идет берегом.
— Мо-о!.. — сказали каули: — Совсем хорошо.
Поспешил дальше посланный. Точно белый цветок повисла на кустах его кофта. Исчезла.
Еще гуще разжег Хе-ми костер. Сидели вокруг костра каули, дальше — жены, не имеющие имени, и еще дальше — дети.
