Лондон,
6 апреля 1812 года
Она стояла на пороге бального зала в доме своей тети и пыталась унять волнение, медленно делая глубокие вдохи. Не счесть балов, на которых она побывала за десять лет, но всякий раз ее охватывал трепет и ожидание чуда — быть может, именно сегодня череда однообразных событий будет волшебным образом прервана. Яркие наряды замужних барышень радовали глаз, но ей, похоже, суждено было всю жизнь носить скромное платье дебютантки[1].
Чилтон, дворецкий тетушки, распахнул перед ней большую двустворчатую дверь.
— Леди Мадлен Вильян! — объявил он.
Никто из гостей даже не взглянул в ее сторону. Да и зачем? Вот уже восемнадцать лет, с того злополучного лета, когда умерли ее родители, она жила с тетей. Светское общество давно перестало замечать ее в Солфорд Хаузе. Сегодня блистательные гости не выказали ни малейшего интереса к ее персоне, а вот вчера иная публика и в иных обстоятельствах буквально не сводила с нее восхищенных глаз. Этот контраст ранил. Окинув скучающими взглядами ее платье из белого муслина и каштановые пряди, выбившиеся из-под чепца, господа больше не смотрели в ее сторону. Вчера же, вырядившись в бриджи и светлый парик, она срывала аплодисменты толпы.
Пока она спускалась по широкой лестнице, с ее губ не сходила легкая улыбка. У тети Августы она прошла хорошую школу и научилась ни словом, ни жестом не выдавать своего разочарования. Похоже, этот бал будет таким же скучным, как и все предыдущие. У подножия лестницы тетя Августа и кузен Мадлен Александр Стонтон, граф Солфордский, принимали знаки внимания всех, кто желал выразить им свое почтение. Таких оказалось немало, и у Мадлен было достаточно времени, чтобы придать улыбке немного грусти, как того требовал случай.
— Дорогая, как ваше самочувствие? — спросила Августа, увидев племянницу.
— Неплохо, тетушка, — не забыв придать голосу томности, ответила Мадлен.
Две недели она симулировала недомогание, а на этой неделе запланировала «рецидив», но не такой серьезный, чтобы пропустить открытие сезона. Бал начался час назад, но Мадлен, сославшись на слабость, спустилась только сейчас, сокращая, пусть ненадолго, время скуки и позора.
Августа нахмурилась.
— Вам следует уйти пораньше. Не беспокойтесь, никто этого не заметит, вас не осудят.
Мадлен вздрогнула. Слова тетушки были как острые ножи, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было чем-то обидеть ее. Мадлен мысленно одернула себя. Этот вечер ничем не отличался от остальных. Пусть салонное общество и относилось к ней прохладно, тетя, кузен и кузина любили ее. А неприметность стала ее союзницей и давала свободу делать то, о чем салонные красавицы не смели даже и думать. Она должна благодарить судьбу за такую возможность. Поэтому, лучезарно улыбнувшись, она произнесла самым беззаботным тоном:
— Бал не лучшее ли лекарство? Я чувствую себя практически здоровой!
— Не слишком надейтесь на балы, сестрица, — сказал Алекс. — Увеселения еще никому не прибавляли здоровья.
Алекс, еще одна жертва тетушкиных амбиций и матримониальных планов, заговорщически подмигнул ей. Ему в последнее время все чаще приходилось сбегать в клуб, чтобы переждать там очередной поразивший Августу приступ сватовства. Наверное, он с удовольствием покинул бы Лондон, если бы не титул, унаследованный после смерти отца.
Мадлен ответила ему улыбкой.
— Всегда что-то случается в первый раз. Пожалуй, только балы тети Августы обладают волшебной силой исцелять нас от недугов.
Августа вздохнула.
— Александр, Мадлен, сделайте милость, ведите себя достойно. Мне неловко говорить об этом, но, моя дорогая, рассеянность, которая вас явно одолевает, — вовсе не болезнь.
— Разве? — удивилась Мадлен.
— Меня сложно обмануть, дорогая. Врачи говорят, что со здоровьем у вас все в порядке. Вы просто поглощены своими мыслями и не замечаете ничего вокруг: в точности, как моя сестра перед тем, как вышла замуж за французского маркиза.
Красивые черты тетушки исказились, около губ легли глубокие складки. Ей было немного за пятьдесят, но даже в этом возрасте она сохранила привлекательность. Белокурая, с ясными голубыми глазами, она была увядающей копией собственной дочери, Эмили. Лета сделали взгляд тетушки проницательным и мудрым. Но сегодня она допустила редкую бестактность — упомянула мать Мадлен.
